Поднял.

Поднес к глазам.

И он вполне распознал, что это такое он держит сейчас в руках. Железный стержень представлял собою останки нового шпингалета. Вот именно, того самого, который предназначен был намертво запирать раму. Художник вглядывался в этот предмет и пальцы, в которых он его держал, била дрожь.

Потому что он теперь вполне понимал, отчего «неприступное» окно зияет распахнуто. Железо проржавело насквозь ! Болванка толщиной в палец обратилась в крошащуюся труху в считанные лишь дни… потому что рядом нарезал круги боа !

А может – в считанные часы .

Или… обратилась немедленно вот теперь – за мгновения .

Слова, как будто невзначай между прочим оброненные Альфием, полыхали теперь в сознании Велемира: «БОА заставляет ржаветь железо».

Последняя беседа с учителем ярко сияла в памяти и она слепила, словно горящий дом. И в ней зияла, как огневым безумным провалом, зловещая НЕДОМОЛВКА. И… Следующая мысль была невыносима уже настолько, что Велемир застонал, как раненый насмерть зверь!

Контур отороченного шипами тела был ясно обрисован луною в черном прямоугольнике.

Боа ама не двигался. Он в это мгновение представлял собой замечательную мишень.

Но жерла крупнокалиберного обреза, удерживаемые художником на уровне рта чудовища, вихлялись в неукротимой пляске. Хранить последние остатки самообладания позволяла единственная надежда. Быть может… этот властелин тления, умеющий заставлять железо состариться на века за миг… все-таки… не успеет?

И палец вдавил курки.

Два слабых и глухих щелчка цокнули вместо грома выстрелов.

Художнику показалось, что будто что-то обожгло его руку. Он опустил глаза.

И тут же его взгляд встретился с насквозь проеденным ржавчиной, словно бы покрытым темными уродливыми лишаями металлом замка оружия.

Боа ама у с п е л.

Пронзительный резкий скрежет, как если бы гвоздем царапали по стеклу, донесся со стороны окна. Мелькающие членистые ноги чудовища, усеянные треугольными иглами, нащупывали путь в комнату.

Белесая брюшная сторона панциря закачалась в луче свечи…

Мертвое, как будто бы какое-то совершенно механическое движение паучьих лап завораживало. Бессильно пала рука, готовившаяся швырнуть в боа бесполезный обрез.

Проникнув, наконец, в комнату, существо застыло, не двигаясь.

На нем искрились капельки морской влаги, и, набухая на кончиках шипов, они падали, ударяя в пол.

Взгляд Велемира приковали два симметричных провала в утолщениях лобовых щитов твари. Она стояла так близко, что Велемир мог бы коснуться рукою рогообразных выростов, которые были расположены по краям отверстий.

Велемир сделал шаг, растерянно и совершенно бесцельно, и, словно бы стремясь заглянуть, как в колодцы, в гипнотизирующие чернотой впадины.

И, будто отвечая его движению, из этих дыр медленно поднялись темные шары, маслянисто замерцавшие во свете свечи – мертвые глаза боа встретились с человеческими глазами.

В памяти художника осветилось, как электрическим разрядом, все то, что говорил ему Альфий о действии глаз чудовища. И умерла в это мгновение его воля, и Велемир даже не попытался приказать взгляду своему оторваться от влажных капсул, мерцающих отражениями огня, тусклыми и синхронно вздрагивающими.

Художник больше не сомневался, что для него все кончено.

Клешни существа разжались – одна, а затем другая (и сделались видны в них рельефные ряды хитиновых режущих бугорков) – и пришли в движение.

Медленно и почти неслышно переступая по полу, боа пошел вперед. Блюдцеобразное его тело словно бы подплывало к художнику, приближаясь.

Отблескивающие слабо клешни стригли воздух, совершая при этом кругообразное, размеренное движение.

Чудовище не могло идти быстро, потому что двигалось оно сейчас головой вперед, а не боком, как ходит обыкновенно краб. Однако у Велемира не возникало мысли воспользоваться этим и побежать. В его сознании не было вообще уже, в те мгновения, ни единой мысли. Он был разрушен . Фактически, перед чудовищем стоял мертвый человек. Несмотря на то, что он еще продолжал дышать, видеть, чувствовать…

Стригущая черная клешня, которая только что совершенно бессмысленно смыкалась и размыкалась в пустом пространстве, все этим же размеренным движением вошла в ткани горла. Разорванная сонная артерия выстрелила в потолок струей крови. Клешня разжалась и с булькающим звуком кровь полилась во вскрывшуюся трахею. Обмякшее тело дернулось, словно бы от электрического удара, и повалилось на пол.

Взблескивающие клешни продолжали все также шевелиться над ним, вспарывая пустоту.

11

На следующий день в поселок прилетел вертолет. Как это и ожидалось. И прибыл участковый инспектор. Он совершал, как раз, один из своих нечастых, но более-менее регулярных рейдов. И сразу по прибытии пред инспектором предстал Альфий.

И принялся немедленно вскрикивать, и рыдать, и воздевать руки. Не умолкая ни на мгновенье. И он сбивчиво, но весьма напористо говорил, а блюститель порядка слушал его, поначалу бодро – сержант опохмелился из фляги только что перед тем, как ступить на землю – а затем все более хмуро.

Математик ничем не напоминал обыкновенного себя, бравирующего холодным цинизмом. И канула бесследно так свойственная ему педантическая отточенность формулировок. Он запинался и путался… Путался в мелочах, правда, тогда как изложение происходило в строгом логическом порядке, удобном для восприятия.

И в этом намечался контраст. И он слегка настораживал, и мог бы заинтересовать участкового. Конечно, если бы последний имел способность и склонность замечать подобные вещи.

Рассказано инспектору было следующее.

Однажды Альфия навестил здесь, в поселке, старый приятель. Моряк, работающий старпомом на краболовном судне. И этот гость преподнес учителю оригинальный подарок. Останки тихоокеанского краба. Гигантский панцирь выглядел так эффектно. И предлагал старпом выварить из него мясо да насадить на проволочный каркас: вот будет экзотический сувенир!

Моряк не задержался надолго. Отправился восвояси этим же вертолетом, каким и прибыл. А математик распорядился подарком его иначе. Совсем иначе. «Я проклинаю тот час, когда…»

У математика оставались кое-какие электронные безделушки. Все со времен его увлеченья изобретательством. Различные микросхемы. И некоторые радиодетали, и среди прочих – довольно редко встречающиеся. Коллекция энтузиаста, с которой трудно расстаться даже тогда, когда пошел на убыль энтузиазм.

Из этого всего сочинил учитель остроумное сочетание. И встроил это произведение свое в крабий труп. И получил, таким образом, нечто вроде дистанционно управляемого биоробота. (Инспектора передернуло.) Устроено было так, чтобы определенные сигналы, передаваемые в эфир, могли приводить к сокращеньям определенных групп мертвых мышц. И в результате в распоряжении учителя оказалась, как выразился он сам, «радиоуправляемая игрушка для глупых розыгрышей».