— Сказала, — упрямо ответила девочка и вскинула голову. — Только дядя мне про это не рассказывал. Это я уже здесь узнала.

Тем более что это, как подумала Лира, была чистая правда.

Глаза лорда Бореаля сузились. Лира, напротив, смотрела на него ангельским взором. Сама простота и наивность. Наконец старик тяжело кивнул.

— Стало быть, миссис Кольтер решила, что ты уже готова помогать ей в ее работе. Занятно. Ты уже в чем-нибудь принимала участие?

— Пока нет, — отважно солгала Лира, не имея ни малейшего представления об истинной сути его слов. Главное, не потерять это выражение наивной дурочки. Слава богу, что Пантелеймон обернулся бражником. Глядя на бабочку, не догадаешься, что она на самом деле чувствует.

— Миссис Кольтер уже объясняла тебе, что происходит с детьми?

— Пока нет. Я пока знаю только про Серебристую Пыль и еще про то, что дети — это жертвоприношение… Как агнцы.

И опять чистая правда. Ведь она же не сказала, что знает это от миссис Кольтер? Просто знает, и все.

— Вероятно, жертвоприношение — уж слишком сильное слово. Все это мы делаем для их же блага. И для нашего общего блага, разумеется. Дети сами, по доброй воле приходят к миссис Кольтер. Поэтому для нас она — настоящая находка. Видишь ли, суть в том, что ребенок должен очень захотеть помочь, захотеть совершенно искренне. А разве ей можно отказать хоть в чем-нибудь? Итак, если она рассчитывает, что вдвоем вы будете это делать еще успешнее — что ж, я очень доволен.

Лорд Бореаль улыбнулся Лире, и улыбка эта до странности напоминала ту, что светилась в глазах миссис Кольтер: она была заговорщицкой. Лира скромно потупилась, старик потрепал ее по голове и заговорил с кем-то из гостей.

Девочка и Пантелеймон чувствовали, как их сковывает ужас. Больше всего на свете Лира хотела сейчас забиться в какой-нибудь угол и пошептаться со своим альмом. Если бы можно было удрать из этой квартиры! Если бы можно было снова оказаться в колледже Вод Иорданских, в маленькой комнатке на двенадцатой лестнице! Если бы знать, где сейчас дядя Азриел!

Внезапно она услышала обрывок какого-то разговора. Там говорили о дяде! Притворившись, что выбирает тартинки на блюде, Лира надолго застряла возле столика с закусками и слушала, слушала, не поднимая глаз.

Человек в лиловой сутане епископа объяснял кому-то:

— Так что пока нам нечего беспокоиться. Год, по меньшей мере, лорд Азриел там пробудет.

— Как, вы сказали, называется крепость, в которой они его держат?

— Свальбард, так, по-моему. Да, Свальбард. Под охраной панцербьорнов, то есть панцирных медведей. Вы не представляете, какой чудовищной силой они обладают! Нет, из Свальбарда не убежишь. Так что можно смело утверждать, что никаких, ну, или почти никаких препон нет.

— Последние эксперименты подтвердили мою точку зрения. Я всегда полагал, что Серебристая Пыль есть не что иное, как порождение Темного тезиса.

— Боюсь, что это попахивает зороастрийской ересью, а?

— Ну, это уже давно никто не считает ересью.

— И если нам удается выделить Темный тезис…

— … Свальбард, правильно, вы сказали Свальбард?

— … панцирные медведи

— … Министерство Единых Решений.

— … Что вы, дети не страдают! Я в этом абсолютно убежден.

— … после того, как лорд Азриел попал в плен…

Довольно. Лира достаточно наслушалась. Она незаметно отошла от стола и, прижимаясь к стенам, проскользнула в свою комнату, плотно притворив за собой дверь. Гул голосов теперь был почти не слышен.

— Что скажешь? — спросила она у Пантелеймона, который из бражника превратился в щегла.

— Мы прямо сейчас бежим?

— Конечно. Нельзя медлить ни минуты. Пока в доме полно людей, она нас не хватится.

— А он? Он точно заметит.

“Он” — это золотистый тамарин, их злой гений. Стоило Лире представить себе его черные цепкие лапки, как ноги ее подкосились от страха.

— На этот раз ему несдобровать, — приосанился Пантелеймон. — Я ведь могу меняться, а он нет. Я знаешь как быстро буду меняться? Он меня не захватит, вот увидишь.

Лира рассеянно кивнула в ответ. Как же выбраться из дома незаметно? Может быть, надеть на себя что-нибудь? А что?

— Пан, давай-ка лети вперед, на разведку, — зашептала девочка. — Только стань бражником. Или мотыльком. Если все в порядке — я бегу следом. Не зевай.

Лира приоткрыла дверь, Пантелеймон проскользнул в щелочку. В палевом свете ламп его было очень хорошо видно.

Тем временем девочка лихорадочно натягивала на себя теплые вещи. Надо еще с собой захватить. Ага, вот сюда, они как раз купили сегодня сумку из новомодного искусственного шелка. Миссис Кольтер щедро давала Лире деньги на карманные расходы, и, хотя девочка сорила ими направо и налево, у нее оставалось еще несколько золотых. Сунув монетки в карман волчьей шубы, она взяла в руки замотанный в черный бархат веритометр. Неужели этот мерзкий обезьяныш нашел подарок магистра? Наверняка нашел и обо всем ей рассказал. Какой ужас! Сама виновата. Прятать надо было лучше.

Лира на цыпочках подкралась к двери. К счастью, ее спальня была совсем рядом с передней, а гости и хозяйка находились в гостиной и других комнатах. Девочка слышала звук голосов, громкий смех, вот в уборной кто-то спустил воду, чьи-то шаги, вот снова зазвенели бокалы и, наконец, тоненький голосок пискнул ей прямо в ухо:

— Пора!

Она проскользнула в коридор, в три прыжка пересекла переднюю и уже через мгновение осторожно открывала засов на тяжелой парадной двери. Получилось! Не прошло и секунды, как Лира и Пантелеймон-щегленок скатились кубарем вниз по лестнице, шмыгнули на улицу и растворились в чернильной темноте зимней ночи.

Гранитную набережную заливал яркий свет фонарей, так что спрятаться там было негде, но между ней и Королевским Институтом Арктических Исследований, а это, к слову сказать, было единственное место в Лондоне, которое Лира могла бы найти с закрытыми глазами, лежал целый лабиринт узких изломанных улочек, куда Лира, не раздумывая, и юркнула.

Ну почему только она не знала Лондон так, как знала свой Оксфорд! Там сразу было бы понятно, какие улицы таят опасность; где, наоборот, можно разжиться едой, и, что самое главное, там были бы двери, в которые не страшно постучать и попросить о помощи. Здесь все иначе. Холодная лондонская ночь скрывала от непосвященных глаз кипучую жизнь, правил которой Лира не знала.

Обернувшийся оцелотом Пантелеймон зорко смотрел во тьму своими всевидящими глазами, и не раз девочка, уж совсем было решившаяся подойти к какому-нибудь дому, замирала, увидев, что альм выгнул спину и вздыбил на холке шерсть.