в чум. Рано утром следующего дня мы отправились в дорогу. Проехав Тазовскую губу, мы вышли на другой берег к маленькому домику, в котором жил русский, ранее работавший на Нейве-сале. Он женился на молодой аборигенке, которая ему родила ребенка с шестью пальцами на каждой руке. Русских он не видел с прошлого лета, а аборигены очень редко проезжали мимо его избушки. Ввиду того что мои запасы муки и хлеба уже были на исходе, я попросил его об их пополнении. Его запасы тем временем полностью закончились, и он как раз собирался ехать в Нейве-сале с одной семьей аборигенов, чтобы привезти оттуда муку.

Чтобы до наступления ночи догнать Высико и наших женщин, которые поехали впереди в обозе, мы после одночасового пребывания в избушке отправились в дорогу и вскоре оказались в открытой тундре в том месте, где мы вечером ставили чум. Еще неделю мы продолжали свой путь, пока не доехали до Енисея и рыбацкого местечка Хантайска, лежащего на реке Хантайка. Наша поездка шла по бездорожью, нередко в лютую стужу, иногда в буран, но аборигены, особенно наш проводник Войче, раз за разом демонстрировали завидное упорство и изобретательность. На отрезке между Тазом и Енисеем нам попался всего лишь один чум. Я встретил радушный прием в хижине русского рыбака под Хантайском, однако обоз не мог слишком долго стоять снаружи, и вскоре я вернулся к саням. 12 апреля мы наткнулись на два чума долганов в 100 верстах к востоку от Енисея. Эти аборигены имели очень большое сходство с юраками. Как следовало из их рассказа, в нескольких днях езды на восток находилось большое стадо оленей. 14 апреля мы разбили лагерь на лесистом берегу реки Хета, откуда мы могли выезжать охотиться на оленей. Мы не имели возможности забивать оленей из нашего собственного стада, насчитывавшего всего 50 оленей, молодых и старых, и когда нам начинало недоставать мяса и крови, особенно после того, как закончились мои запасы муки и хлеба, мы были вынуждены активно приниматься за охоту. В последние дни наши женщины каждый вечер из соображений экономии смешивали горсть муки с кровью и заваривали с кусочками жира, из чего получался вкусный питательный суп. Когда мука закончилась, для всех нас, особенно для меня, это было потерей. Суп из крови и нутряного сала, а также вкусное мясо стали нашими единственными блюдами, хотя и всегда желанными.

Продолжались сильные морозы. Чтобы по возможности предотвратить холода и примириться с духами, Войче выставил на сани, освещенные слабым и блеклым солнцем, несколько божков (истуканов), которых женщины в свободное время украшали меховыми лоскутками и разноцветными кусочками ткани. К другим саням, над которыми был надстроен ящик, где хранились божки и их принадлежности, спереди была прикреплена окрашенная белой краской оленья голова, державшаяся во время движения в естественном положении, хотя в других случаях ее снимали. Эту голову, также представлявшую бога, на этот раз «покормили» ломтями сырого мяса молодого оленя, задушенного в качестве жертвы. Однако эти церемонии не возымели желаемого эффекта. Арканум («Великий Дух», означающий: «великая погода») на следующий день послал нам страшный снежный шторм, хоть и с чуть более высокой температурой. На следующий день снова была ясная солнечная погода и сильный мороз. Тем не менее мы выехали на охоту. Мы наткнулись на группу из семи оленей, которую преследовали целый день, не имея возможности приблизиться к ним на расстояние выстрела, поскольку звук саней в спокойную ясную погоду разносился по просторам на большие расстояния, а олени, очевидно, уже имели опыт ухода от преследователей и были пугливы. После этого было несколько дней с более теплой погодой, когда мы застрелили на охоте несколько оленей. Несколько раз моим проводником была старшая из дочерей Войче, которой было приблизительно 16–18 лет. Эта высокая стройная девушка как проводник казалась не менее опытной, чем старый и уже немного дряхлый слуга Высико.

23 апреля мы прибыли к поселку на Таймыре, называющемуся Авамское, где жил русский купец, происходивший из Дудинска[54] у реки Енисей. Разумеется, русский был мне очень рад. У него было мало товара, так как поездка между станцией и Дудинском была не только хлопотной, но и долгой. Тем временем у него хорошо шла торговля с долганами, тунгусами, амбатами и якутами. Амбаты – немногочисленное племя; собственно говоря, это самоеды, которых обычно можно встретить между рекой Хатанга и заливом Енисейский. Как и остяки в районе Нарыма у Оби, они не очень чистоплотны и некрасивы, с характерным плоским лицом с достаточно приплюснутым носом, немного выдающимися вперед скулами и низким лбом. Вблизи станции нам также попадалось несколько якутских и долганских семей, которые, как Малофей в Тазе, жили в землянках.

Поскольку зима заканчивалась, а я хотел провести лето на рыбной станции в Тазе, поездку на восток мне необходимо было завершать. Поэтому мы опять повернули назад. 1 мая (21 апреля), в первый день русской Пасхи, мы установили чум неподалеку от Хантайска, откуда мы с Высико съездили на станцию. Нас приняли с искренним радушием и гостеприимством. Русские жаловались, что они не могли предложить мне в такой большой праздник стопку водки, однако я им сказал, что это не имеет значения, покуда у них есть такие превосходные и редкие продукты, как белый хлеб, сгущенные и замороженные сливки, семейный чай и сахар. С небывалым удовольствием я провел первый день Пасхи и последующую ночь в теплой избе, свободной от гостей. Мне немного пришлось преодолевать себя, когда на следующее утро нужно было вставать с мягкой постели; со смешанными чувствами я облачался в меховые одежды и покидал этот гостеприимный дом, направляясь в снежные просторы при температуре ниже 30 градусов мороза.

Ранее мы с Войче договорились, что он при необходимости мог бы оставить меня у Енисея, если найдется другой абориген-проводник, который бы довез меня обратно до Таза. 3 мая нам попался чум тунгусов. Мы остановились и завели разговор с двумя молодыми людьми, которые сносно говорили по-русски. Поскольку они не заломили необоснованную цену за поездку, я не имел ничего против того, чтобы они меня отвезли, особенно с учетом того, что они оба выглядели очень добродушными и умными. Я, конечно, очень привязался к Войче и каждому из членов его семьи, и было жалко, когда они со мной прощались: «Манни юро локкумбой! Путтер чукано ани хандан, совво юро!» («Дорогой друг, прощай! Мы с тобой наверняка еще увидимся, дорогой друг!»)

4 мая я отправился в путь со своими новыми товарищами, и спустя