Она знала, что слова о деньгах – пустой звук, если только это не деньги от его матери.

– Так ты пустишь меня в дом? – спросил Чарльз.

Он заметил, что она сглотнула комок, и даже представил себе, будто слышит этот звук.

– Не вижу смысла, – ответила женщина. – Я имею в виду… мои отношения с Нэтом.

– Так вот как, значит, его зовут… Нэт. Господи, что за имя! Он, что, какое-то насекомое? Жук. Клоп. Клещ. Или Моль. Или лучше Москит? Ему ведь любое из этого подойдет, верно?

Чарльз знал: Индия не стала обижаться на этот дурацкий допрос лишь потому, что ее бывший супруг сильно расстроен и ей больно это видеть. Кстати, в этом она вся. С другой стороны, она явно довольна тем, что он, наконец, вылез из своей берлоги в Спиталфилдсе. И все же его приход сюда, практически сразу вслед за визитом Каролины к ней в клинику для того, чтобы «замолвить словечко», наверняка скажет Индии больше, чем ему хотелось бы.

Так и получилось. Хозяйка дома пропустила его дурацкие расспросы о Нэте мимо ушей. Зато поинтересовалась:

– Что тебе на этот раз сказала твоя мать? Чем она угрожала?

– Она желает мне счастья. Она напугана. Да и кто бы не испугался? В ее-то положении! После того, что случилось с Уиллом.

– Да, с Уиллом. Но ведь ты не Уилл. И никогда им не был. Ты должен вытащить себя из этой трясины. Ты захлебнешься в ней, если этого не сделаешь.

– Я захлебнусь в ней без тебя.

– Ты лучше других знаешь, какую глупость сейчас сморозил, – заявила Индия.

Чарли машинально протянул руку к ветке остролиста, который рос в массивном горшке рядом с крыльцом. Схватив ее, он потянул ветку на себя, чтобы сломать, но лишь сморщился от боли, когда колючки впились ему в большой палец. Эллиот наблюдала за ним. Она не остановила его даже после того, как он попробовал отломить другую ветку – разумеется, с тем же самым результатом.

Голдейкер уныло смотрел в сторону улицы. Ни души. Никто не увидит, как он, вопреки ее воле, ворвется в дом и… что сделает? Уподобится средневековому феодалу, который владел ее телом, но жаждал власти и над ее душой?

– Мы предназначены судьбой друг для друга, – произнес он, обращаясь скорее к улице, чем к Индии.

– Чушь, – покачала головой его бывшая супруга. – Никто никому не предназначен.

– То же самое можно сказать про тебя и этого твоего жука. Клеща. Москита. Ну, хорошо, Нэта.

– Согласна.

Чарли вновь повернулся к ней.

– Так ты обещаешь, что не станешь?.. И то, что сейчас между тобой и этим типом, не перерастет в нечто большее?

– Я этого не говорила и не говорю. А ты уходи, – сердито сказала Эллиот и отступила назад.

Чарльз понял: сейчас она захлопнет дверь. Он попытался ее остановить, для чего прижал ладонь к гладкой поверхности крашеного дерева.

– Я хочу войти. Хочу увидеть, как ты живешь. Хочу понять, почему ты ушла, почему ты здесь и почему желаешь и дальше здесь оставаться.

– Ты все уже и без того знаешь. Сейчас все должно быть именно так. Ты встревожен, ты напуган, ты думаешь, что, если сделать то, что тебе кажется правильным, мы сможем вернуться в прошлое. Но это невозможно. Слишком много всего произошло. Сейчас можем лишь ждать, пока нам не станет ясно, как жить дальше – вместе или отдельно.

Чарльзу показалось, будто дом качнулся прямо на него, и он машинально выбросил вперед руку, чтобы не дать ему рухнуть. Внезапно он понял, что должен действовать. Потребность эта была столь же острой, как потребность в воздухе у человека, который знает, что тонет.

– Я хочу быть вместе, – ответил он. – Я сделаю все, лишь бы нам быть вместе. Все, что угодно, сделаю.

Индия посмотрела на него с искренним состраданием, возвещавшим, что сейсмический сдвиг в их любви, увы, необратим.

– Я знаю, Чарли, ты сделаешь все, что угодно, – сказала она. – Но разве ты не видишь? В этом-то и вся проблема.

Спиталфилдс, Лондон

– Скажи честно, – спросила Виктория Стэтем, – ты когда-нибудь готовила еду на этой кухне?

Сидя за металлическим столом в подвале древнего дома Клэр на Элдер-стрит, они с нею производили «аутопсию» событий вечера.

Вместе с Каролиной Голдейкер они только что закончили типичный для Эббот ужин, остатки которого стояли перед ними в контейнерах, пакетах, мисках и коробках и лежали на вощеной бумаге. Там были сыр, виноград, печенье, оливки, орешки, разрезанные персики, багет и тонкие ломтики салями.

Каролина ушла первой, чтобы с трудом доковылять до спальни, а Клэр и Рори остались. В данный момент они допивали вторую бутылку вина. Кроме них, на кухне был лишь Арло, который спал на полу, положив лохматую голову на ногу хозяйки.

Услышав этот вопрос, писательница огляделась по сторонам. За эти годы она сделала в кухне ремонт, как, впрочем, и в остальной части дома. Когда она купила его – а это было в те дни, когда Спиталфилдс считался отстоем, – это была сущая развалюха, которую вряд ли бы пожелал приобрести уважающий себя человек. Теперь же дом стоял в ряду себе подобных на узкой, мощенной булыжником улочке, где когда-то нашли приют французские ткачи-гугеноты. Жили они в кошмарных условиях, в сырых темных помещениях, где царили болезни, а зловоние нищеты был бессилен смыть даже дождь. До самой середины двадцатого века это было, по сути дела, гетто. Теперь же – что, кстати, в последнее время было типично практически для всего Лондона – найти жилище по средствам в этом престижном районе считалось великой удачей.

Клэр не стала радикально менять внешний облик дома. И поступила правильно.

Входная дверь была по-прежнему исписана желтыми граффити, а в наружных цветочных ящиках – там, где они остались, а не свалились с окон – торчали засохшие цветы и, кое-где, птичьи гнезда. Окна никогда не мылись, а криво висящие жалюзи как бы намекали на то, что красть в доме нечего. Рори это казалось разумным: Спиталфилдс менялся буквально на глазах, так что с ремонтом фасада можно было подождать. Кроме того, дом неделями стоял пустым, пока Эббот бывала в Дорсете или же колесила по всей Англии с рекламными турами.

А вот внутри это жилище было шикарным. В том числе и кухня, которой, по признанию хозяйки, она практически никогда не пользовалась.

Разумеется, она готовила здесь завтрак, ответила писательница на вопрос редактора. Или же заглядывала сюда, чтобы сделать себе сандвич. Разогревала суп. Ну и, конечно же, приносила сюда купленную в супермаркете готовую еду, если это считается стряпней. Стэтем рассмеялась и сказала, что нет. На ее вопрос: «Тогда зачем тебе такая навороченная кухня, безумная ты женщина?», у Клэр нашлось объяснение – мол, «зато на нее приятно посмотреть».

Она долила себе и Рори остатки вина.

На улице, над их головами, раздались звуки шагов бегущего человека. Кто-то что-то крикнул, ему что-то крикнули в ответ… С улицы в открытое окно цокольного этажа потянуло слабым запахом сигаретного дыма.