Мы вернулись в Лимасол поздно, и Рита с дочкой сразу отправились спать. Я уложил своих, вышел в коридор и стоял под ее дверью, надеясь, что она выйдет. Но она не вышла.

Весь следующий день мы не выезжали из гостиницы, купались в море и в бассейне, вяло переговаривались, вяло шутили. Это был наш последний день на Кипре. Я заказал билеты на тот же теплоход, который повезет Риту и Ксюшу в Грецию.

Вечер, бар, джаз, «Маргарита». Рита казалась задумчивой, словно живя каким-то предчувствием, какой-то неизбежностью. Я уже решил, что, допив коктейли, мы разойдемся по номерам, как она сказала:

– Спроси, у них есть свободный номер на ночь?

У меня все похолодело внутри. Я встал и пошел в лобби. Номер был. Не люкс, конечно, а из дешевых, на первом этаже.

– У меня такое чувство, что это последний раз, – сказала она, когда мы вошли в номер.

– Что ты! Все только начинается.

Я открыл бутылку красного вина, которая стояла на столике, налил в два бокала.

Потом была постель. Много. С каждым разом я все сильнее любил свою неожиданную Маргариту, и с каждым разом во мне росла непонятная тревога. К утру она достигла чудовищных размеров, но я поспешил списать это на любовную усталость. И зря.

XI

Мы погрузились на корабль, заняли свои каюты и поднялись на верхнюю палубу. Все было сказочно: и вечернее море, и вечернее небо, и вечернее солнце, и «красавец белый пароход». Я решил немного напиться, Рита тоже, и мы заказали целую бутылку вина. За столиком я мурлыкал старую советскую песенку «про палубу», слышанную мною по радио в далеком детстве, кажется, всего-то один раз, но запавшую в память навсегда – оттого что в детстве:

Пароход белый-беленький,

Черный дым над трубой,

Мы по палубе бегали,

Целовались с тобой…

– Бегать мы, конечно, не будем, но поцеловать мне тебя очень хочется, – сказал я Рите. – Ведь неизвестно, когда еще придется это сделать. Когда ты теперь взлетишь из своего уютного Внукова!

– Как позовешь, так и взлечу, – сказала она, но, как мне показалось, уклончиво. – Только не позовешь.

Я с деланным удивлением покачал головой.

Дети носились по палубе, как маленькие, выглядывали в море дельфинов, бросали чайкам хлеб и сыр.

Потом мы заказали ужин. В ожидании я опять спел «про палубу».

– Не поверишь, я в детстве очень любил слушать музыкальные передачки. Ну там всякие «Песни по заявкам слушателей», «Рабочий полдень», «Встречу с песней». И все, что я сейчас помню, все оттуда. «Одинокая гармонь», вот, а еще – «Если бы парни всей земли… „Парни“, кажется, вообще первая песня, которую я запомнил. Ведь поди ж ты, не детская, не колыбельная, а какие-то парни всей земли. А советский гимн – о, ужас! – я долго думал, уверен был, что это похоронный марш! Наверное, потому, что кого-то постоянно хоронили… Все это детские смешные фантазии, но сколько их остается на всю жизнь!

Принесли ужин, прибежали дети. Мы с Ритой допили вино и заказали еще по бокалу. Было так хорошо, что у меня и голова от вина не заболела. Между тем стемнело совсем, на небе вылезли крупные звезды.

В какой-то момент я обратил внимание на то, что Маша с Мишей стоят здесь, на палубе, у правого борта, и разглядывают звезды, а вот Алексея и Ксении нет. Я встал и обошел палубу – никого, одни туристы, немцы в основном. Вернулся и сверху увидел их. Они стояли на самой корме, на нижней палубе, в загончике, огороженном металлической сеткой, рядом со шлюпками. Что-то мне стало тревожно, хотя они были далеко от края. Зачем они туда перебрались? Алексей говорил, держа Ксюшу за руку, показывал ей пальцем на звезды, в чем-то убеждал, кажется. Я решил не говорить ничего Рите, а спуститься и привести их наверх. Но, сделав несколько шагов, я почему-то, не знаю до сих пор почему, вернулся. Так и есть! Они стояли уже у самого последнего, довольно низкого ограждения, за которым пенилась вода из-под винтов. Я хотел крикнуть, но крик не вышел, какой-то слабый хрип. Тем более за спиной звучала музыка, свистел ветер, а внизу гудели машины. Не услышат…

Дальше было все точно, как в немом кино: Алексей показал Ксении на что-то внизу, где бурлило, девочка перегнулась через ограждение, чтобы лучше рассмотреть. Слишком, по-детски, перегнулась… И, прежде чем я успел что-то понять, мой сын, мой, так сказать, первенец, сделал какое-то резкое движение, мелькнули лодыжки, белые башмачки…

– …В набежавшую волну, – почти выговорил я, к собственному ужасу. Я не понял, как это произошло, то ли девочка вывалилась случайно, то ли он ей «помог» это сделать… А может, он как раз хотел действительно помочь, да неловко, и вместо помощи – загубил? Ха-ха. Я, разумеется, в это не верил ни секунды.

Ни крика, ни всплеска, понятно, слышно не было. В свете палубных огней мне на секунду привиделась ее головка среди пенных бурунов и исчезла в темноте. Я завороженно смотрел вниз, сердце мое стучало сильнее, чем корабельные машины. Что делать? Кричать? SOS? Поздно. Пока я стоял, корабль уже ушел на добрых полмили. Опять же – темно. А главное, что я скажу Рите?! Что собственными глазами видел, как мой собственный сын, кажется, – ха-ха! – выкинул за борт ее дочь? Чудовищно. «Он тужился от ужаса» – сам собой возник каламбур. Хорошенькое бонмо!

Чем дольше я так стоял, тем стремительнее таяли шансы. Впрочем, шансы на что? Тем паче Алексея внизу уже не было. И слава богу… Потому что сзади меня обняла рука Риты, легко погладила мое плечо и отпустила. Ну да, дети могут увидеть…

– Ты куда пропал?

– На звезды смотрел, – сдавленно ответил я.

– Что у тебя с голосом? – не ускользнуло от нее.

– Да ничего, грустно. Завтра ты улетишь… Я улечу… Мы улетим…

– Вы улетите, они улетят… Ты не видел Ксюшу?

– Нет, – наконец соврал я, и стало легче. – Пойдем выпьем вина.

Мы вернулись, чокнулись бокалами. И тут меня начала бить дрожь, крупная, сильная.

– Я, кажется, замерз, – опять соврал я. – Пойду надену свитер.

– А мне хорошо. Иди, а я поищу Ксюшу. Маша, Миша, вы не видели Ксению? – позвала она близнецов.

Я быстро ушел, а когда Рита уже не могла меня видеть, почти побежал по коридору. Толкнул дверь каюты, так и есть – Алексей спокойно сидел на своей койке и читал книгу Гумилева, но не того, не поэта, а историка. Он даже не обернулся, когда я вошел.

И что, сказать ему, что я видел? Начать бить его в исступлении, забить насмерть? Но что изменится? Рита поймет-простит? Ха-ха-ха!

Я сел на койку.

– А где Ксюша, не знаешь? – в третий раз, точно евангельский этот Петр, соврал я.

И петух не прокричал. А Алексей не ответил, даже не обернулся. И очень хорошо сделал, ибо что я хотел услышать? Правду? Но я и так ее знаю. Тогда что? Ни-че-го. Я посидел еще рядом с убийцей, потом нашел в чемодане свитер, надел и пошел на палубу. Нужно было доигрывать спектакль до конца.