делалось! А я ведь меньше хотел предложить — начиная с пятерых, но палец дрогнул, спасая от обвинений в кумовстве законодательных масштабов! А тут раз — и нас у мамы стало ровно шестеро.

— Ее и по телевизору покажут, — продолжила веселиться Вилка.

— Покажут — случай-то редкий, — покивал я. — У нас начиная с тройняшек по телевизору показывать принято, так что тут сам бог велел.

Прибыв к «Кремлевке», нарядились в халаты и направились в родильное отделение. Вот она, мама — худая, бледная и с синяками под глазами. Обнялись с не нашедшей в себе сил подняться родительницей, и она поделилась грустью:

— Только подержала и сразу унесли. Маленькие, говорят. Я только молоко сцеживаю и в окошко дают посмотреть, — взяв себя в руки, просветлела. — Но все хорошо будет!

— Обязательно, это же лучшая больница страны, — согласился я. — Все врачи говорят, что переживать не о чем. Ты отдыхай, отъедайся, скоро по телевизору показывать будут — нифига себе, четверняшки!

Мама с улыбкой кивнула и поделилась планами на дальнейшую жизнь:

— Все, Сережка — за два года на всю семейную жизнь вперед отстрелялась! Теперь точно учиться пойду, не зря же… — указала на полную учебников тумбочку у кровати. — Зубрила это все!

И ведь пойдет — с няньками и бабушкой Эммой чего не учиться?

— Это ты правильно, — одобрил я. — И экзамен в Партию теперь сложный, к нему тоже готовься. Может после выписки вместе с Эммой Карловной в совхоз переедите? Там и воздух свежий, и спокойно, и вообще я по вам всем соскучился. Чего тебе в Москве делать?

— Может лучше ты обратно? — маме в деревню не очень-то хотелось.

— Я там минимум до конца года, — покачал я головой. — Мне там прямо хорошо, душой отдыхаю, до высокого начальства и не менее высоких гостей далеко. И безопасней, — последний аргумент стал решающим.

— В самом деле, там-то точно ничего не случится, — оптимистично кивнула она и широко зевнула.

— Ну все, отдыхай, мы еще заедем, — обняв маму на прощание, покинули больницу и направились в Минкульт.

— Давно нужно было всех к себе перевезти, — заметила Виталина.

— Я бы и перевез, но «Кремлевку» перетаскивать дорого, — вздохнул я. — И бабушка Эмма упиралась — совсем, мол, мужа видеть перестану. А теперь у нее в совхозе два сына, невестка действующая, невестка потенциальная и шестеро внуков. Что перевесит?

— Я бы переехала, — кивнула девушка.

— «Потемкинская деревня» — это экосистема, заточенная специально под меня, — похвастался я. — Своими ручками сделал так, чтобы мне там было максимально прикольно.

— Любимый семейный домен, — улыбнулась она.

— Именно!

В Минкульте совершенно случайно встретили в коридоре второго этажа режиссера Андрея Тарковского. Прикольно!

— Здравствуйте, коллега! — радостно помахал я ему.

Бедолагу немножко передернуло, но он нашел в себе силы улыбнуться и вяло пожать протянутую ему руку.

— Коллега — потому что я тут кино снял! — вынув из висящей на спине сумки пленку, показал ему. — В совхозной школе, про пионеров!

По лицу Тарковского пробежала тень ужаса — а ну как Ткачев сейчас заставит смотреть свой дебют?

— Вы у нас такой один, Андрей Арсеньевич, — убрав пленку обратно, заявил я. — Живой классик мирового уровня. Можно с вами, пожалуйста, сфотографироваться?

— Конечно! — расслабившись, улыбнулся он.

Виталина щелкнула нас на вынутый из сумочки японский фотоаппарат.

— Снимаете что-нибудь? — спросил я.

— Недавно согласовали рабочий вариант «Соляриса», — слил инсайд Тарковский.

— Станислава Лема?

— Читал? — поинтересовался он.

— Читал, но не понравилось — скучно, — честно признался я. — Он сценарий писал?

— Не он, — хмыкнул режиссер. — Мы с Фридрихом Наумовичем Горенштейном.

— Извините, не знаю его, — развел я руками.

— Неудивительно, — пожал плечами он. — Его совершенно не печатают, а он — талант!

Запомним и обсудим с кем надо.

— Приглашаю тебя на премьеру, — и он посмотрел на часы.

— Спасибо большое, непременно буду, — пообещал я.

Попрощались.

— А теперь пошли цинично вмешиваться в творческий процесс, — заявил я Виталине и повел ее к кабинету, из которого выходил Тарковский.

— Палки в колеса вставлять? — предположила она.

— Совсем наоборот, — хохотнул я.

— Тебе же его фильмы не нравятся, — напомнила Виталина.

— Так и есть, — покивал я. — Может потому и не нравятся, что денег не дают?

Постучавшись в дверь, ритуально просунул голову и спросил:

— Можно?

— Ну конечно можно! — сымитировал радость полный, гладковыбритый, лысеющий очкастый мужик «под пятьдесят». — Здравствуйте.

— Здравствуйте, Василий Петрович, — поприветствовал его и я.

Уселись.

— Чаю? — предложил он.

— Нет, спасибо, мы ненадолго, — покачал я головой. — Вы случайно не подскажите, какой бюджет выделяют товарищу Тарковскому на «Солярис»?

— Подскажу! — оживился он. — Миллион рублей, — немного подумав, осторожно предложил. — Урезать?

— Ни в коем случае! — отверг я щедрое предложение. — И даже совсем наоборот — как считаете, Василий Петрович, если фонд «Ткачева» вложит в фильм еще миллион, кино от этого улучшится?

— Как миллион? — удивился он.

— Могу ли я попросить вас об одолжении — поговорите, пожалуйста, на эту тему с Андреем Арсеньевичем так, чтобы ни я, ни фонд не упоминались — он взрослый мужчина, и может обидеться, — попросил я.

— Хорошо, я с ним поговорю, — пообещал Василий Петрович.

— Все, теперь можно и по делам, — довольный собой, закинул пленку в кабинет на два этажа выше — вот такой я важный! — и мы поехали к Министерству сельского хозяйства.

— Давай блинов поедим! — указал я на кооперативную блинную.

Свернули к заведению, пропустили вперед пару дядей — один пойдет контролировать процесс приготовления пищи. Вошли сами, поздоровались с обрадовавшимися посетителями и нервничающим персоналом. Интерьер — классический, столовский, но вместо самообслуживания эксплуатируется труд официанток. Усевшись за столик у окна, изучил выданное меню:

— Семь рублей за три блина с черной икрой! — восхитился наглостью капиталиста. — А все плохо живём.

Приступ пролетарской совести заставил официантку застенчиво потупить глазки.

— Я, пожалуй, шесть возьму, — улыбнулась ей Виталина. — С апельсиновым соком.

Тоже дорогущий — все еще дефицит.

—