— А вы, мадам? — Холмс надеялся добиться ответа на самый важный вопрос. — Кем вы были для Феликса Фора?

— Я была его глазами и ушами, а также его личным секретарем. Я частным образом посещала некоторые заседания палаты депутатов и сената. В правительстве президент окружен врагами и теперь благодаря моей помощи знает об этом. Мне было проще выявить истинную сущность людей, которые, получив достаточно власти, тут же расправились бы с Феликсом Фором. Под их личинами достойных граждан нет ни принципов, ни совести, мистер Холмс. Это arrivistes[24], готовые на любое предательство ради достижения своих целей.

Холмс не сводил с нее пристального взгляда.

— Однако женщина, конечно, подвергается куда большему риску быть скомпрометированной, чем мужчина, занимающий такую же должность.

Маргерит Стенель могла покраснеть от этих слов, однако я ничего похожего не заметил.

— Мой пол — это мое преимущество. Женщине, в особенности по-настоящему преданной и стремящейся помочь своему другу, намного легче войти в доверие к мужчинам. Ведь они и не подозревают, что ее может интересовать что-то еще, кроме нарядов, цветов и музыки.

— Но сейчас, если я правильно понял, вы уже не играете прежнюю роль?

— Нет, — тихим голосом произнесла она. — Угроз и опасностей стало так много, что на них возможен только один ответ: «Тайная история Франции времен Третьей республики». Это настолько мощное оружие, что наши противники опасаются неосторожными действиями спровоцировать Фора на ее публикацию. Президент каждый день прибавляет к ней по несколько страниц, написанных на бумаге, которую я для него покупаю. Сначала рукопись хранилась в металлическом сейфе в Елисейском дворце. Однако после октябрьского кризиса мсье Фор попросил, чтобы я забрала бумаги к себе домой. До нынешнего дня лишь три человека на свете знали об этой мере предосторожности: президент, я сама и мсье Амар, начальник Сюрте — человек, которому Феликс Фор без колебаний доверил бы свою жизнь. Теперь пришло время посвятить в тайну вас и доктора Ватсона.

— Надеюсь, мадам, вы будете использовать это оружие в качестве щита, а не меча.

Молодая женщина улыбнулась:

— Щит — это все, что нам необходимо, мистер Холмс. Враги президента не могут знать в точности, какие именно сведения из секретных документов попали в эту рукопись. Феликс Фор позаботился о том, чтобы предупредить самых опасных для него людей о возможных последствиях. Публикация «Тайной истории» может погубить репутации многих политиков. Им не только придется покинуть занимаемые посты, но и постараться не попасть на скамью подсудимых. Вероятно, вы подумали, что это шантаж, недостойный благородного человека? Несомненно, так и есть. Но уверяю вас, что на этих страницах вы найдете только доказанные факты.

Она замолчала, а Холмс не торопился с ответом. Он вынул трубку из кармана твидового костюма, затем положил ее обратно.

— Именно по этой причине вы попросили, чтобы мы с доктором Ватсоном остались в Париже?

— Лишь на время, — примирительно сказала она. — Месяца или в крайнем случае двух будет достаточно. За этот срок мы сделаем копию рукописи и положим ее на хранение в безопасное место. А до той поры в переулок Ронсен каждый день будут приносить новые страницы. На прошлой неделе мсье Амар сообщил президенту, что за посетителями Елисейского дворца ведется тайное наблюдение. Порой слежка не прекращается даже после выхода из резиденции. Возможно, эти люди работают на иностранные разведки, но более вероятно, что здесь замешаны внутренние враги президента. Ни один документ, ни одна страница не должны попасть в руки тех, кто желает нашей гибели.

Холмс ответил вежливо, но со скептическим выражением лица, очевидным каждому, кто достаточно хорошо его знал:

— Вы правильно поступили, мадам, когда вынесли рукопись из Елисейского дворца, где у вас, похоже, больше недругов, чем во всем остальном мире. Там ее и будут искать в первую очередь. Что касается мсье Амара, то мы с ним знакомы еще по делу «убийцы на Бульварах». И я очень высокого мнения о нем. Если он предупреждает об опасности, следует принять его слова во внимание.

— Между прочим, — заметила она, — именно по совету мсье Амара я и обратилась к вам. Узнав о вашем приезде в Париж для переговоров с профессором Бертильоном, он выразил надежду, что вы сумеете помочь и нам. По его рекомендации я теперь буду доставлять домой случайные бумаги, не имеющие особой важности, — лишь для того, чтобы отвлечь внимание наблюдателей. А перевозить новые страницы рукописи мы поручим вам. На некоторое время вы с доктором Ватсоном станете нашими курьерами. Вы убедитесь, что никто за вами не следит, и будете опускать конверты в почтовый ящик моего дома в переулке Ронсен.

Холмс выслушал ее с необъяснимо мрачным видом.

— Хорошо, — задумчиво проговорил он. — Придется принять условия мсье президента, мадам Стенель. Простому налогоплательщику с Бейкер-стрит нелегко противиться желаниям главы государства. Однако я задам вам вопрос, который не посмел выяснить у мсье Фора: какой смысл задерживать нас с доктором Ватсоном в Париже, если эти функции под силу любому смышленому полицейскому? Вы ведь могли каждый вечер назначать нового курьера, чтобы тот, кто за вами следит, не сумел опознать его. И от него не потребовалось бы ничего особенного — просто передать конверт консьержу.

Я полагал, что мадам Стенель смутится, но она лишь обворожительно улыбнулась:

— Разве президент не вправе выбирать лучших исполнителей?

— Нет, нет, мадам, — раздраженно сказал Холмс. — Это не ответ на мой вопрос!

Она чуть заметно повела плечами:

— Что ж, хорошо. Среди документов, использованных в рукописи, — то есть непосредственно на ее страницах — будут неопровержимые доказательства невиновности Дрейфуса.

— Тогда нужно немедленно опубликовать их, — решительно заявил Холмс.

Молодая женщина снова покачала головой:

— Человек, чье свидетельство сделает бессмысленными все дальнейшие возражения против освобождения Дрейфуса, находится сейчас в Берлине. Ему запрещено разглашать тайну начальником германского Генерального штаба и самим кайзером. Но если наш план удастся, то через месяц-другой они больше не смогут отдавать ему приказы.

Внезапно наступила тишина. Сидя в уютной гостиной на бульваре Распай, мы думали о Дрейфусе — невинно осужденном честном человеке, закованном в кандалы и обреченном гнить заживо во влажных испарениях джунглей Чертова острова, пока смерть не освободит его.

— Fiat justitia, ruat caelum, — по-прежнему недовольно произнес Холмс. — Пусть обрушатся небеса, но восторжествует правосудие. Ваша взяла, мадам. Видит Бог, это не такая уж высокая плата за свободу несчастного Дрейфуса.

После того как мадам Стенель ушла, он долго молчал в своем кресле. Затем мой друг сделал то, что делал обычно, когда его переставали терзать тяжелые раздумья: он подошел к окну и устремил вдаль пристальный взор. Уже стемнело, пейзаж за окном был вполне достоин кисти Писарро или Мане. Свет газовых фонарей отражался в оставшихся после дождя лужах. Прогулочные экипажи и дилижансы спешили от ярко освещенных витрин магазинов на рю де Ренн к тишине и спокойствию бульвара Сен-Жермен. Пешеходы торопились домой из погрузившегося в полумрак Люксембургского сада.