Когда Дук достиг чердака, пальцы ныли, а грудь тяжело вздымалась. Он на четвереньках пересек бревно, уселся на широком дощатом треугольнике еще не сгнившего пола, но вспомнил про «травяную кровь» и вскочил. Таз лежал у стены, котомка была на своем месте под птичьим гнездом. Дук снял мешок с шеи, но выкладывать содержимое пока не стал. Нашел в котомке кувшинчик с «кровью», сел, вытянув ноги, сделал большой глоток, быстрым движением закупорил кувшинчик, отставил в сторону, чтоб ненароком не побить, когда прихватит... и тут прихватило. Да так, что Дук откинулся назад, будто его кувалдой ударили в грудь, стукнулся затылком и спиной о доски и тут же вновь сел, видя вокруг себя...

...Желтое небо, где медленно плывут лохматые облака; приплюснутое с краев солнце густо-синего Цвета то исчезает за ними, то появляется вновь; гряда холмов, заросших красной травой. Дук Жиото сидит на одном из них и видит на соседней вершине развалины, черный мрамор и белый гранит. Между возвышениями течет желтая река. Шелестит трава на ветру, еле слышно, призрачно — звуки едва доносятся сквозь оглушающий звон, что царит в голове. Зато краски — яркие, горячие, все вокруг играет жгучими цветами, слепит глаза, все очень зримое и объемное, явственное. Дук чувствует кожей дуновение ветра, он видит молодого мужчину в тунике из пятнистой оранжевой шкуры, который сидит на мраморной глыбе перед развалинами. В его руках музыкальный инструмент, напоминающий большую деревянную подкову со струнами. Мужчина играет, и музыка его прекрасна; растущие на склоне деревья движут кронами в такт ей, холмы подрагивают в ее ритме, и волны реки плещутся, будто танцуя. Вокруг развалин стоят пятнистые лесные кошки, и козы, и овцы, и волки, на гранитных обломках сидят птицы — все замерли, все слушают музыканта. И голос, доносящийся не то с небес, не то из-под земли, говорит:

Все ликовало с ними — горы, звери;

От топота задвигалась земля...

По склону холма поднимаются нагие зеленокожие женщины, с венками из плюща на головах. Светло, но некоторые несут факелы, хотя у большинства — жезлы, увитые виноградными лозами, увенчанные крупными еловыми шишками. Звери поворачивают головы, кошка шипит, блеет баран. Музыкант играет, ничего не замечая вокруг. Женщины подходят к развалинам. Птицы, крича, взлетают, одни звери убегают, другие набрасываются на незваных гостий — рык, вой, тявканье. Женщины беснуются, взметаются жезлы, шипят факелы. А голос, доносящийся словно из-за декораций, говорит:

...корову

Мычащую с набрякшим вымем эти

Волочат; те рвут нетелей; там бок

Растерзанный; там пара ног передних

На землю брошена, и свесилось с ветвей

Сосновых мясо и сочится кровью.

Разогнав зверей, зеленокожие набрасываются на мужчину. Дивная музыка звучит еще несколько мгновений — и смолкает. Брызжет кровь, женщины извиваются, они бьют музыканта жезлами, рвут его на части, двигаясь, словно в страшном танце. Волны реки опадают, ветви деревьев скорбно склоняются к земле. Одна женщина выпрямляется во весь рост на мраморной глыбе, той, где раньше сидел музыкант, поднимает жезл, на конце которого надета голова. Все тускнеет; после того, как смолкла музыка, краски начинают меркнуть, и синее солнце в небе медленно угасает. Женщина взмахивает рукой, голова срывается с жезла, летит, медленно вращаясь, и падает в воду реки, которая принимает ее без всплеска, лишь темное пятно расплывается над застывшей поверхностью. Мгновение — и воды краснеют, наливается сначала алым, затем густо-бордовым.

Женщины беснуются, катаются по земле, рыдают и смеются, ногтями раздирают свою кожу. Взгляд той, что стоит на глыбе, скользит по склону к вершине и останавливается на Дуке. И теперь он понимает, что не просто видит все это, — он и вправду попал сюда, в это место, потому что женщина заметила его. Она что-то выкрикивает и кидает жезл. Тот движется подобно копью; Дук приподнимается: жезл летит ему в грудь. Окружающее меркнет, синее солнце тускнеет, и Дук Жиото видит над собой дырявую крышу башни.

Первым делом он вывалил в таз паутину из свертка, после, как было сказано в книжке Песко Цветника, налил туда отвара зарицы, за ней — костную пыль, разведенную настоем серебрянки. Как только все это впиталось в паутину, поднялась серая густая пена. Похлюпывая, она достигла краев таза, набухла шапкой, но на пол не потекла. Жиото подождал немного и сыпанул крокуса. Пена зашипела и опустилась, показав густую жидкость с маслянистой радужной поверхностью. Она до половины наполняла таз. Паутина распалась отдельными волокнами, тончайшими серебряными нитями, что лениво извивались в жидкости. Склонившись, Дук себя не увидел, хотя крыша башни с прорехами и небо за ними — все отражалось в тазу.

Он добавил последний ингредиент, горную манну, которую нашел в одном из кувшинчиков в пристройке лекаря. Из таза пыхнуло жаром, над ним набух большой синий пузырь — и лопнул. В воздухе затрепетало нечто призрачное, трудноразличимое. Раздался тихий хлопок, за ним второй, третий. Дук на всякий случай отошел подальше. Со дна вдоль покатой стенки поднялся дрожащий серебряный сгусток, достигнув поверхности, стал пузырьком и лопнул. Тут же рядом возник и лопнул второй, на этот раз синий, после — зеленый, желтый, красный. Череда пузырьков описала круг. Над тазом взлетел, двигаясь по широкой спирали, серебряный значок — муар, «живой знак», при помощи которых чары иногда записывают свои формулы. Похожее изображение Дук видел на одной из страниц книги Цветника:

Муар, состоящий из плоских полосок-мазков маслянистого серебряного дыма, кружился, и следом уже летели другие.

Первый муар издал еле слышный звук — что-то вроде тихого смешка. Таз начал дрожать. Жиото отошел еще дальше. Разноцветные закорючки летали по кругу, не то хихикая, не то попискивая. Таз задрожал сильнее. Вдруг одновременно все муары испустили громкий протяжный стон, вспыхнули крошечными смерчами разных цветов и исчезли.

Все стихло. Дук приблизился, заглянул в таз. Опустился на колени, сощурился — пусто. Протянул было руку, но передумал, отломал от пола доску и сунул внутрь.

Раздался тихий плеск. В тазу возникло несколько пузырьков, потекли вдоль дерева и, достигнув незримой поверхности, лопнули. Жидкость все еще была там, но теперь невидимая. Вдруг опущенная в таз часть доски стала исчезать. Сначала сгладилась поверхность — словно по ней прошлись рубанком, стесывая неровности и разлохмаченные древесные волокна, — затем доска начала медленно сужаться, по мере того как магическая субстанция пропитывала ее. Жиото вытащил деревяшку из таза и бросил в него плащ. Поднялись гроздья пузырьков, забулькало. Дук доской притопил плащ, помешал, постучал, чтобы прижать его ко дну. Теперь, если верить книге Цветника, надо было ждать — сосчитать десять раз до десяти. Загибая пальцы, чтоб не сбиться, Жиото досчитал. Плащ к тому времени стал мутно-прозрачным, как лесное стекло, но если то обычно имело зеленоватый оттенок, то он — серебристый. Дук вновь сунул в таз конец доски и на этот раз не услышал плеска, даже тихого: субстанция впиталась в плотную шерстяную материю.