– Не предполагала, что ты остро реагируешь на современную живопись.

– А она такая? – удивилась Катя. – Странно, кажется, обыкновенные печальные картинки со смутной надеждой. Впрочем, не исключено, что мотание по Берлину, по его подвальным выставкам даром не прошло.

– Трифонова, это вообще-то ты? Берлин, подвальные выставки…

– «Не виноватая я!» – усмехнулась Катя. – Берлинский гид был сценаристом, журналистом и приятелем всяких творцов.

– Тогда держись за стул, – рассмеялась Александрина. – Я-то как раз собралась немедленно выкинуть свои пять листов. Но из клиники поехала за город, а тут небольшая вечеринка у родителей. Хотя еще дорогой бабушка, которая народная артистка, взглянула и сказала: «Какая нежность». Только она не специалист. А вот среди гостей таковой нашелся. Искусствовед, консультирует семейство по поводу произведений искусства. Увидел у меня в руках акварели, я как раз думала, куда их быстренько засунуть. И прямо вскинулся: «Что вы приобрели, Александриночка?» Я таким чуть ли не покаянным тоном: «Несколько работ молодого художника»…

– А почему покаянным? – удивилась Катя.

– Тут есть нюанс. К себе в квартиру мы с Мироном можем тащить что угодно. А в дом к родителям только то, за что им не будет неловко перед такими вот искусствоведами, – насмешливо частила подруга. – В общем, он акварели на свет рассматривал, крутил-вертел, разве что не лизал и не нюхал. Слушай рецензию, Кать. Это же музыка. Не бесспорно. Нарочито лаконично. Я так поняла, что «нарочито» – упрек. Строго, со вкусом. Написано мощными юными нервами, поэтому энергетика сильна. Но главное, он похвалил руку. Сказал, редкостно приспособлена рука. Почему-то долго не мог поверить, что автор девочка, а не мальчик. Я не думала, что в живописи что-то зависит от гендерной принадлежности. Вердикт таков – можно вешать в небольших интимных помещениях дома Стомахиных…

– Небольшое интимное помещение в доме Стомахиных – это туалет? – спросила Катя, вспоминая короткие толстые пальцы Иванцовой.

– В туалетах уже все висит. Бери выше – гардеробные и даже темные углы библиотеки. Так что передай своей мокрой курице, пусть трудится. У нее, кажется, действительно есть будущее.

– Ладно, окрылю при случае. Когда снова запаникует, – уверила Катя. – Александрина, только один вопрос. Ты можешь еще секунду поговорить?

– Давай скоренько, я заперлась в ванной. Но вот-вот все решат, что я тут моюсь.

– Ты виртуозно заговорила Карину. Мне когда-то очень помогла. Почему с Мироном не получается? – выдохнула Трифонова.

– Представления не имею, – вдруг с искренней мукой простонала Стомахина. Это прорвалось через толщу бодрости и радости, вероятно, доставив ей настоящую боль.

– Все, хватит. Извини, – почти крикнула Катя.

– Теперь уж дай закончить, – не согласилась Александрина. – Ты меня неплохо знаешь. Когда я вижу человека в унынии, мне физически плохо. И я сразу начинаю его веселить, что ли. Так, эдак, нащупываю, от чего ему полегчает. И успокаиваюсь, только когда он начнет улыбаться. А с Мироном вечно чувствую себя никчемной дурочкой. Может, ты объяснишь мне почему?

– Ты его любишь, – сказала Трифонова. Вернее, само сказалось, пока она готовилась думать и отвечать.

– А я полагала, что вышла замуж за богатого наследника по расчету.

– Ты его любишь, – повторила Катя.

– Да, люблю, – изумленно произнесла Александрина, будто дитя впервые читало по слогам. – И что теперь делать?

– Теперь делай что хочешь. Счастливая ты. Любовь – это самое прекрасное, что бывает с человеком. Быть любимой – ерунда, поверь, я это выстрадала. Любить, пусть безответно, только бы любить. Иначе чувствуешь себя не живой, а мертвой, – четко выговорила Катя.

Отключилась и пошла спать. У нее не хватило сил даже всплакнуть.

И еще одна суббота прошла с инженером Колей, а воскресенье с айтишником Егором. Парни действительно разговорились. Один возмущенно бубнил, какие немцы жадные. Они очень мало платили россиянам, даже тем, кого сами выучили. Их работягам в Германии доставалось больше, чем нашим инженерам.

– Катюша, меня изумляет бесстыдство. Мы ведь не вчерашние китайские крестьяне. Но они упорно делают миллионы евро на нашей дешевой рабочей силе. Унизительно чувствовать себя таковой.

– Коля, попробуй сменить фирму, если невмоготу. Психологи советуют делать это раз в пять лет, – вздыхала Трифонова.

Второго изводили сотрудники. Фрилансерам он не доверял. Явно развлекаются целыми днями, а вечером, полупьяные, наскоро выполняют задания. Поэтому решился создать маленький офис и усадил туда двух мальчиков и одну девочку. Почти успокоился, когда они оказались на глазах. Но ребята вскакивали в шесть и исчезали в две минуты седьмого. А дела еще не кончились. Им же было глубоко наплевать на это. Отработали секунда в секунду, и привет.

– Катенька, так нельзя. Люди должны гореть общим делом. В конечном итоге оно должно кормить их всю жизнь. Да, пока я не могу им много платить. Но они не для меня, а для себя стараются. Со временем станут руководителями отделов.

– Егор, ты владелец. Они – наемные работники. Бежина читал? «Никакой дизайн не поменяет вас местами», – если девушка начинала цитировать писателей, значит, ей нечего было посоветовать.

На самом деле труды обоих этих мужчин ее мало занимали. По тяжелой голове Трифоновой шлялась пословица: «Хрен редьки не слаще» в компании трусливой идеи бросить жребий. В Кате давно работал московский таймер. Столичный ритм она ощущала кожей. Хотя при чем тут ритм? Уже Коля брал ее руку, прижимал к своей груди и долго не отпускал. А Егор, когда она споткнулась, недвусмысленно крепко поддержал за талию. Еще по одному свиданию, и оба, судя по манерам, вежливо пригласят ее в постель.

«Правильно, с обоими надо соглашаться, если по-взрослому рассуждать, – зло объясняла себе Катя. – Как можно выбрать мужчину, не переспав с ним? Пошлешь живчика и останешься с импотентом. А если оба живчики? Или оба импотенты? Нет, пора делать перерыв». Легко решить, трудно выдумать причину. Парни раскочегарились и на намеки о паузе отзывались нервно. Выручил, как обычно, Иван. Позвонил и сказал, что будет в Москве в субботу несколько часов. Потом уедет в Питер, оттуда в Финляндию. И Трифонова с легкой душой сообщила и Коле, и Егору, что на выходные из Америки прилетает старый верный друг, отвлечь от которого ее не в состоянии никто и ничто. Егор покорно вздохнул, Коля проворчал что-то вроде: «Разъездились, блин».

Было начало октября, но стояла теплынь, и в листве преобладал зеленый цвет. Случаются изредка годы, когда не верится, что наступит зима. Иван сидел на открытой террасе, глазел на москвичей и ждал Катю. Она прибежала радостная и сразу затормошила его, принявшись расспрашивать. Потом сказала:

– Ты с каждым разом становишься все холенее. Дошел до того, что, если тебя в обносках посадить в переходе с гармошкой петь матерные частушки, то будет очевидно, что миллиардер зачем-то вырядился в рванину и сел в переходе петь матерные частушки.