— Он бы непременно придумал, — сказал Андрей. — И что же?

— Госпожа Кузьмина сказала, что оденет девку в свое платье, чтобы никто не заподозрил, будто она беглая крепостная. Они одного сложения и даже чем-то схожи…

— Так, — произнес Андрей.

Картинка сложилась — наподобие тех мозаик, которые столь удачно складывал господин Ломоносов из кусочков колотой смальты[6]. Те, кто следил за Акиньшиным, без особых хлопот узнали, куда он отправил Дуняшку, а потом добрались до Катенькиного дома… В том списке, который Андрей хранил в голове и научился вызывать перед мысленным взором, появилась еще одна строчка. Яркая. Красная! На первое место встала.

Он чуял, что убийство Катеньки как-то связано с мусью Анонимом, и вот теперь стало понятно — как. Мусью Аноним, коему Акиньшин, видимо, уже наступал на пятки, решил уничтожить тех, кто знал его клевретов в лицо: в первую очередь тех, кто видел загадочного Машиного соблазнителя. Значит, мало найти пропавшую Дуняшку — ее еще нужно так спрятать, чтобы злодеи не добрались. Где и как искать Машу Беклешову — Андрей не знал. Он понял одно — ее увезли из Санкт-Петербурга, и немалую роль в этом сыграла незнакомка в мужском костюме. Жива ли теперь Машенька — Бог весть…

Госпожа Коростелева еще что-то говорила, то взволнованно, то жалобно. Андрей слышал только эти волнение и жалостность, слова пролетали мимо. Он встал, молча поклонился. Говорить не мог — сильное потрясение нагоняло на него немоту. Если проследить всю цепочку событий — выходило, что сам Андрей, передав заботу о Дуняшке Акиньшину, стал невольным виновником Катенькиной гибели.

Афанасий, все это время стоявший за Андреевым стулом, еще не знал повадок слепого барина и растерялся, когда Андрей, встав, повернулся и пошел прямо на стену. Дверь была в полутора аршинах от того места, к которому он устремился. Спохватившись, Афанасий поймал его под локоть и вывел. Спуская по лестнице, старик ждал приказаний — а их-то и не было. Одев барина в шубу и усадив в возок, Афанасий некоторое время стоял у дверцы и слушал тишину. Хорошо — Тимошка сообразил, в чем беда, и добился от Андрея одного слова: «Домой!»

* * *

Дома хозяйничал Еремей: варил кашу и пек глиняные пули. Андрей, войдя, сказал ему:

— Заряди пистолеты. Все. И Тимошке не вели раздеваться.

— В сарай пойдешь, баринок мой любезный? Ночь на дворе.

— Мне все едино.

Он палил на звук, даже не спрашивая сидевшего под столом Тимошку, есть ли успехи. Палил — и все тут, воображая черную паутину на синем поле и паука в черной маске. Он палил туда, где под маской у паука — пасть. Он убивал мусью Анонима полсотни раз подряд, пока Тимошка не взмолился: добрые люди в деревне подумают, что на слепого барина вдруг напали разбойники, понабегут, и объясняйся тогда с ними!

Андрей вернулся в дом. Дядька подвел его к столу, питомец уселся и, по обыкновению своему, замолчал. Афанасий пробовал было делать разумные вопросы об ужине, но увидел поднесенный под самый нос кулак Еремея — и заткнулся.

Еремей уже успел расспросить Афанасия о визите, ужаснулся роковому стечению обстоятельств, но Катенька не была его невестой, чувства вины перед ней он не испытывал, и потому его более волновал вопрос: куда подевалась Дуняшка? Но Афанасий клялся, что барин, узнав неприятную для себя правду, даже не подумал спросить о Дуняшке.

Тимошка принес со двора две охапки поленьев, положил в голбец, чтобы они там к утру просохли, и молча поманил Еремея в сени. Он тоже хотел знать про Дуняшку.

— Может, и по сей день в доме госпожи Кузьминой сидит, — предположил Еремей. — А может, и сбежала с перепугу.

— Но ведь не вернулась к Беклешовым? — с надеждой спросил Тимошка.

— Ей особо деваться некуда. Старый Беклешов, я чай, уже объявление в «Ведомостях» дал о беглой. Худо будет, коли ее домой связанную приведут…

— Дядя Еремей, где Беклешовы стоят? Я бы добежал, разведал!

— Нишкни. Наш малость отойдет, заговорит — сам тебя туда спосылает.

Андрей вертел в руках турецкий пистолет. Хорошая мысль посетила голову: раз все так нескладно, то вот лучший выход — отправиться вдогонку за Катенькой и там, за смертной гранью, молить ее о прощении. Сколь ни пали в трухлявом сарае — жирный паук в средоточии паутинных нитей останется цел и невредим. «Аноним — невредим»… Хоть вирши с горя пиши…

Нет, такое было бы отступлением. Паническим бегством. Сие — недостойно! Нужно заново собраться с силами, составить из рассыпавшихся кусочков себя прежнего. Нужно — и все тут. И продолжать начатое дело, которое ныне — одна опора в жизни. Как там сказал бедный Акиньшин? Враг спасет? Вот пусть, паскудник, и спасает! Стало быть, соберемся с силами и пойдем по незримому следу. Только мысль может удержать от страстных и отчаянных поступков. Мысль — холодная, как переночевавший в сугробе нож.

Вот ей игрушка! Машин соблазнитель прислан мусью Анонимом. Маша, искавшая спасения в обители, каким-то чудом встретила его гам, и он ее увлек за собой. Потом передал в руки незнакомке, желавшей, чтобы ее считали Александром Дементьевым. Где ловить незнакомку — одному Богу ведомо, но в голове застряли две фамилии — фамилии господ, которым она поручила увезти Машу. Столица велика, но ежели господ зовут не Иванов и Петров, то шанс отыскать имеется!

— Фофаня, — неожиданно сказал Андрей. — Садись писать. Первое — узнать на том постоялом дворе, не слыхал ли кто, куда увезли Марью Беклешову и кто таковы господа Решетников и как его? — Вяльцев. Тимоша, завтра поедешь и расспросишь Моисеева.

В комнате было уже темно, Фофаня дремал на лавке. Услышав приказ, он чуть не свалился и поспешил к печке — авось-либо жив тлеющий уголек, от коего зажечь лучину и от лучины — свечу. А можно и в оставленный огородником светец вставить, хотя тогда нужно искать корытце и заливать туда воду, чтобы обуглившиеся кусочки не на пол падали.

— Второе, — продиктовал Андрей, когда Фофаня изготовился писать. — Как-то вызнать, не появлялась ли Дуняшка у Беклешовых. А как?.. Погоди… Ее еще мог приютить граф Венецкий! Ежели у девки хватало ума броситься ему в ноги!

Андрей вспомни,! нелепый поединок между Гришей и графом. Граф по молодости лет струсил, когда на него напустилась строгая матушка с ужасными письмами в руках. Потом позволил матушке где-то себя спрятать. Все это было отвратительно. Однако чувство Венецкого к Маше казалось искренним и неподдельным — вишь, почти до венца дело довел.

— Фофаня, пиши — узнать, что деется в доме Венецких.

Еремей громко вздохнул. Питомец хочет бурной деятельностью заглушить горе и при этом теряет остатки разума. В его распоряжении уже четверо: преданный дядька — крепкий, но не всемогущий; молодой неопытный кучер, почти не знающий столицы; старик, обремененный хворобами и, кажется, утративший смелость навеки; вор, чья верность не выдержит встречи с загадочным Дедкой и его Василисой. Хорошо войско!