— Никак. Школа — это ад, — говорит Катя.

— Надо вам школу по типу концлагеря сделать, — продолжает Антон. — В концлагерь вас засадят. И спать там будете. И есть там будете. Только конституции российской это противоречит.

Девчонки молча пьют ВД.

— Боюсь, когда вы вырастете… Свалить в Европу, в Африку — подальше от вас.

Живет Антон совсем рядом с ХЗБ, один, так что вписка постоянно открыта. «Ты к нему ночевать не ходи, — предупреждает Катя. — Он меня всю ночь лапал. Не выспалась ваще».

— Я люблю ее. Мы с ней встречались полгода. У меня был стиль такой — эмо-хардкор, косая челка до подбородка. А в марте челку сбрил. 4 дня меня не было в Здании, с моими лучшими друзьями. А она в это время на три стороны мутила. Я ее на этаж отзываю, говорю:

«Ты хочешь быть со мной?» Она такая: «Да». Потом вижу — она с инвалидом в обнимку стоит! С инвалидом!

Инвалид — Гоша — и сейчас стоит с Йеной в обнимку, прихлебывая Ягу. У него легкий ДЦП, ходит, как бы пританцовывая. Гоша только что сбежал из интерната-пятидневки, куда его сдали родители. Хвастается: «У нас там колючая проволока ваще». Родители Гоши пьют, но «нормальные» — с пенсии по инвалидности выдают Гоше аж по пятьсот рублей в неделю.

Йена презрительно щурится в сторону Слема и молчит. Ей 15, очень красивая девочка, холодный взгляд. Надпись «Диггер Йена» на рюкзаке.

Из глубин здания выходит Самурай — мужик лет 40 в халате, еще одна легенда ХЗБ. На плече — катана.

«Я рад вас приветствовать в месте, страшном и непонятном», — говорит Самурай и повторяет то же самое на кантонском диалекте китайского.

В здании он медитирует и пьет. «Это такое очень толерантное место, принимает всех, кому плохо снаружи, — говорит Самурай серьезно. — Это идеальный мир, мир после апокалипсиса». Начинает упражняться с катаной. Лезвие рассекает воздух.

Слем, покрутившись вокруг, просит катану — самурай передает с поклоном. Подходит к Йене, замахивается.

— Ну, давай, — Йена смотрит ему прямо в глаза. — Давай же.

Замешкавшегося Слема оттаскивают, отбирают катану.

— Ты даже на убийство не способен, — презрительно говорит Йена.

Алекс Уголовный Розыск входит с трубкой в руке: «Человека дай сюда, груз забрать. У меня камней на пол-ляма, если по доллару толкать». Алекс — «ювелир». Под общий ржач рассказывает: «Влезаю как-то в дом к бабке. Там монеты 1913 года. И тут этот шкаф дубовый, 100 кг сверху падает. Пол подо мной проваливается, и шкаф сверху. Я звонить друзьям, а полчетвертого ночи, а они все спят».

Лиза плачется Алексу, что «не получается отжимать» — сегодня она не смогла развести на деньги группу из восьми туристов.

— Наглые такие вообще. Я им говорю: «Платите», а они: «Почему мы должны платить?»

— Ну, правильные ребята, че, — ухмыляется Алекс. — Надо давать людям выбор, а иначе вы как гопота. Говорите им: «Если попадетесь ментам, заплатите в 10 раз больше».

Случай для практики представляется довольно скоро — через дырку в заборе пролезают трое. Парень, две девчонки.

Переговоры о деньгах никогда не ведутся снаружи — случайные прохожие, гуляющие по парку, могут вызвать милицию. С балкона ребят вежливо просят войти в здание, показывают вход.

Когда они входят в прихожую, путь к отступлению уже отрезан — за их спиной встает Антон, перед ними скучают Алекс, Слем и Лиза.

— Откуда? — бросает Алекс.

— Мы с Алтуфьева, — начинает объяснять девочка.

— Совершеннолетние есть? Нет? 58-я статья УК. 10 минимальных окладов, и забирать вас будут родители. Вызываем наряд.

— Алекс, может, договоримся, — говорит Антон. — Пускай заплатят и гуляют себе.

Алекс непреклонен: «Мне дети на объекте не нужны!» — но через некоторое время Антон убеждает его на «по 150 с носа — и пускай».

— У нас нет таких денег, — тянет девочка. Ее подруга, нервничая, пытается прикурить — и кладет зажигалку в рот. «Охранники» смеются:

— Антон, звони уже в дежурку.

— А почему мы вам должны платить деньги? — встревает мальчик.

— Тебе объяснить? — орет Слем, подлетая. — Нет, тебе объяснить?

— Слем, только не надо объяснять, как вчера, — пугается Лиза. — А то ушел с двумя девчонками, вернулся один.

— У нас нет 600 рублей. Но мы готовы заплатить, сколько есть, — встревает девочка.

Денег у детей хватает на две ВД и сигареты — «купите и принесете». За покупками дети уходят к станции. «С паршивой овцы», — вздыхает Алекс.

На балконе тем временем началась «политика». «Политику» начала Вера — 15 лет, в восьмом классе, со всеми разговаривает «на вы».

— У нас в классе все правые, кроме четверых, — рас сказывает Вера. — А директриса в школе — Аракелян. Армяшка. И вот, эта чурка увольняет русских учителей, которые по 20, по 30 лет отработали! Племянница ее ходит королевой. Как-то мы на уроке Триган-Д съели, так она разоралась: «Наркоманы, наркоманы». Месяц нас проверяли перед школой. И вообще, Бескудниково — чурочный район.

Правой Вера стала по наущению своей старшей подруги — Марины. «Она и объяснила мне за жизнь».

— Приезжают из своей Чечни, держатся как у себя дома, — говорит Вера как по писаному. — С девушками нашими ходят. Из Чечни, из другого государства!

— Это тоже Россия вообще-то, — встревает Антон.

Короткая дискуссия по южным регионам. Вера узнает, что Дагестан и Ингушетия — Россия, а Армения и Азербайджан — нет. «И что? — встревает Джампер. — Чурка всегда чурка».

— Вот с Лизкой перебегаем как-то дорогу на красный, а там хач в «Вольво», — продолжает Вера. — Высунулся и орет на нас: «Бляди!» Ну, то есть на своем орет, но понятно по интонации все. Я такая: «Зига-зага!», и зигу кидаю. Ну и убежали сразу, конечно. Они же звери.

— А у нас в классе девочка-чурка есть. Айшат звать, прикинь? — встревает Аня. — Так у меня с ее отцом день рождения в один день — 28 марта. Так западло!

— Гастарбайтер, пробил час! — орет Димас. — Мы избавимся от вас!

— То есть я понимаю, что хачи — лучше нас, — вдруг говорит Вера. — Все понимают по-честному. Поэтому их и пиздят. Не пьют, за своих сплоченные. У нас смотри: все мужики пьют… К детям у них отношение другое, семьи, я же вижу. Вера у них опять же есть. Бог за них. А война должна быть культурной, то есть мы воюем своим внутренним содержанием. Вот как-то я в субботу пришла пьяная, на контрольную по русскому. И написала на три. И мне было стыдно! Потому что это наш, русский язык, я его