Та решительно отказалась и мигом исчезла в салоне автобуса.

Ресторан, где в отдельном зале проводилось поминальное мероприятие, носил неординарное название «Лунный камень». Занимая места, присутствующие заметно оживились. Первая рюмка далась с трудом. Маринкин дядя, взяв слово первым, говорил мало – мешали собственные рыдания и рыдания Риммы Сергеевны. Дальше пошло легче. Через полчаса мы с Наташкой визуально знали уже всех присутствующих. Ровесница Марины была ее однокурсницей, другая девица, сделавшая нам замечание о неуместности нашего присутствия в крематории, являлась закадычной подругой детства. Пожилая женщина оказалась женой родного брата Риммы Сергеевны. Сам он из-за болезни прийти не смог. Маринкин дядя, его сын, и, следовательно, – двоюродный брат покойного. Женщина, успевшая снять белый халат, – соседка Риммы Сергеевны по лестничной клетке, а по специальности врач-офтальмолог. При знакомстве назывались имена, которые моментально перепутались и забылись.

На похороны не приехала еще одна двоюродная сестра Эдика, которую родня ласково называла наша Ласточка. Ласточка отсутствовала тоже по уважительной причине. Будучи замужем за скуповатым, да к тому же очень ревнивым, человеком старше ее на тридцать восемь лет и, проживая на полном его обеспечении за границей, самостоятельно вопросы выезда на Родину не решала. Они, эти вопросы, тоже требовали финансового обеспечения. Ограничилась соболезнованиями по телефону. Генрих очередной раз плохо себя чувствовал, и его многочисленные дети, как всегда, в полном составе прибыли в роскошный дом супругов, надеясь, что больной папа оправдает общие надежды на скорое окончание собственных мучений. Все давно и дружно желали ему легкой смерти. В этих условиях, определяющих будущее, Ласточка не имела права покинуть супруга даже на несколько часов. Естественно, ее дружно простили.

Остальные женщины и мужчины были откомандированы с места работы – из магазина, принадлежащего Милочке. Одного из мужчин Наталья признала сама – тот самый охранник Кирилл, дважды основательно напугавший ее в кабинете Милочки. Ох уж этот ее день рождения! Кирилл почему-то сделал вид, что с Натальей совсем не знаком. Даже не ответил на ее приветственный кивок. «Наверное, я с тех пор помолодела. Он меня и не узнал», – подумала подруга. Но ради собственного успокоения решила сделать парню замечание на тему культуры поведения в общественных местах. Только не успела, отвлеклась на другие темы, а когда собралась обратиться к охраннику с нотацией, его уже не было.

Что самое интересное, никто из присутствующих, включая Маринку, не заметил присутствия на похоронах женщины под присвоенным мной порядковым номером тринадцать. Ну как приснилась! То ли женщина, а то ли видение… Скорее всего, это последняя любовь Эдика.

Я увлеклась разговором с Риммой Сергеевной. Она уже пришла в себя, и чувствовалось, что вся компания, забывшая, по какому поводу собралась, ей просто в тягость. Представляю, как бедной женщине хотелось поскорее остаться одной. Похоже, она искренне переживала за состояние здоровья Милочки. Меня же удивил тот факт, что Эдик ухитрялся по два, а то и три раза в год гостить у двоюродной сестры. Странно, что ее болезненный супруг не возражал.

– Да наш Эдик, пусть земля ему будет пухом, был таким же авантюристом, как и наша перелетная птичка. Это у них с детства. Меня, например, – Маринкин дядя доверительно нагнулся к моему уху, обдав замысловатым запахом коктейля из напитков, – она никогда к себе не приглашала. Хотя я… – держась правой рукой за спинку моего стула, он выпрямился и укоризненно повел глазами по столу, с которого исчезла выпивка, указательный палец сжатой в кулак правой руки нацелился в потолок, – родной брат этой вертихвостки! И ведь кем была-то – парикмахершей и маникюршей по вызову!

Дядю немедленно призвала к порядку пожилая мать, напомнив, сколько подарков от Ласточки он получает в каждый ее приезд. Он глубоко задумался, но тут же забыл, о чем. Широко улыбнулся, раскинул в стороны руки и пошел в очередной раз приветствовать худенькую медсестру.

– Переживает, – вздохнула Римма Сергеевна. – Ведь и не пил почти, а тут набрался. Он у нас добрый очень. Уж что с ним делалось-то, когда про Эдика узнал! Поймаю, говорит, всех сволочей и лично расправлюсь. Еле успокоили.

Маринка, с нескрываемым недовольством поглядывающая на всю компанию, пила исключительно по собственному усмотрению. И делала это довольно часто. В промежутках выходила покурить. Сначала с подругами, потом одна. Я решила не обсуждать с ней ничего. Чем больше она пьянела, тем больше становилась агрессивной. Но договориться о визите – следовало. И именно мне. Наташкина оплеуха, отвешенная девице, являлась серьезным препятствием к достижению нужного соглашения. Да и занята была Наташка. В свою очередь активно утешала Римму Сергеевну.

Выбрав момент, когда Маринка поднялась и не очень твердым шагом направилась на выход, я двинулась следом. В сверкающей белизной туалетной комнате невольно притормозила – в кабинке Марина вела яростные переговоры на хорошем английском языке. Подслушивать, конечно, не хорошо, но учитывая обстоятельства…

Я искренне порадовалась за жизненность знаменитого изречения: «Учение – свет…» Знание английского пригодилось не только на работе. В вольном переводе на наш родной язык, Маринкин монолог звучал примерно так: «Нет, падший ангелочек, ты немедленно заберешь меня отсюда, слышишь?! Это не оправдание! Ах, вот так, значит?! Ну пеняй на себя. И не надейся, что я не попорчу тебе карьеру! Что?! – Недолгое время Маринка молчала, я даже подумала – разговор окончен. Но она вдруг покорно сказала: – Хорошо. Через полчаса. Пока». – Последнее слово – «прид-дурок!» – было произнесено по-русски.

Я выскочила за дверь и через минуту вошла снова. Маринка мыла руки. Подойдя к ней, я доброжелательно сказала:

– Ты молодец, хорошо держалась. Столько посторонних людей, для которых все это просто мероприятие… Может, стоит спрятаться от всех и поплакать?

Не удостоив меня ответом, Маринка включила сушку. Переорать ее ровный гул я не могла. Скрестив на груди руки, молча стояла и ждала окончания осушительных работ. Несколько унизительное положение. Маринка, не дождавшись выключения сушки, еще раз взглянула на себя в зеркало и попыталась пройти мимо меня. Как мимо пустого места. С некоторым усилием я удержала ее за локоть.

– Извини, ошиблась. Тебе нужны соболезнования другого рода: со смертью отца план уехать за границу с бойфрендом или к милой двоюродной тетушке накрылся медным тазом? Сочувствую.

Нехорошо, конечно, но на пару секунд я почувствовала удовлетворение: Маринка растерялась и беспомощно хлопнула густо накрашенными ресницами. Я пошла ва-банк:

– Давно дуришь матери голову с учебой?

Пожалуй, переборщила! Маринка резко рванулась в сторону, ажурный рукав тонкой шерстяной кофточки растянулся до невероятных размеров и угрожающе затрещал.

– Пусти, дура ненормальная!

Она попыталась вцепиться мне в волосы. Такого я даже и представить себе не могла: чтобы какая-то соплюшка трепала меня, взрослую уважаемую и уважающую себя женщину! Не долго думая, изловчилась и врезала ей по туго обтянутой брюками заднице. Да так сильно, что ладонь «загорелась»! Надо же! Своих детей пальцем не трогала! Маринка взвизгнула от боли чуть раньше меня. В этот момент в туалетную комнату ввалилась Наташка с какой-то женщиной.