эти выходные, если у тебя нет планов. У моих родителей есть дом недалеко от Брекенриджа.

Фишер шагнул прямо ко мне. Мое внимание перескакивало между двумя мужчинами. Я ожидала, что Фишер что-то скажет, но он этого не сделал. Вместо этого он потягивал свой напиток, как десятилетний ребенок, который только что получил свой любимый напиток и не может перестать его пить.

— У меня… э-э… уже есть планы. Но спасибо. — Я поджала губы, чтобы Фишер не подумал, что я флиртую с Джеремаей.

— Может быть, в другой раз?

Я не знала, что ответить, поэтому кивнула, как раз перед тем, как Джеремайя унес пакеты с едой для команды.

— И какие же у тебя планы? — спросил Фишер, оторвавшись на две секунды от своей соломинки.

— Что ты здесь делаешь?

— Работаю. — Он пожал плечами, делая более длительный перерыв в высасывании своего напитка из стаканчика. — А ты что здесь делаешь?

— Доставляю обед.

— Ты принесла и мне обед?

Я покачала головой.

— Я могу съездить за ним. Что ты хочешь?

— Тебя.

Нервно рассмеявшись, я оглянулась вокруг, чтобы посмотреть, не услышал ли его кто-нибудь.

— Не думаю, что я понимаю, что это значит.

— Думаю, понимаешь. — Он прошел мимо меня к команде, сидящей вдоль стены дома в тени, и обедающей.

Я не двигалась, в основном потому, что не была уверена, хочет ли он, чтобы я вернулась в офис или принесла ему на обед… меня… что… да, я представляла, что это могло бы повлечь за собой. Но в меню этого не было. Однако, только подумав об этом, я почувствовала незнакомую потребность, чуждое ощущение между ног и недавно появившееся влажное чувство, которое не было связано с мочевым пузырем.

Ну, по крайней мере, это не так явно, как преждевременная эякуляция у мужчин. В конце концов, я могла это скрыть. И все же я чувствовала, что каждый, кто смотрел на меня, каким-то образом знал об этом.

Пока Фишер болтал со своей командой, он осматривал их обеды, покачивая головой. Я же долго думала над определением секса и искушения. Я попыталась доказать, что секс — это только половой акт. Это оставляло много вариантов.

— Пошли. — Фишер направился ко мне, потягивая свой красный напиток.

— Что это? — я сморщила нос.

— Фруктовый пунш и чай со льдом. — Он протянул его мне.

Я посмотрела на ребят, которые ели свои обеды, чтобы убедиться, что они не наблюдают за нами, прежде чем сделать глоток.

— Не делай этого. — Фишер скорчил гримасу, забрал свой напиток и перешел улицу к своему грузовику.

— Чего не делать? — я последовала за ним, так как была припаркована позади него.

— Не облизывай вот так губы.

Я усмехнулась.

— Я совершенно обычно увлажнила свои губы. А в чем дело?

— В том, что я имею дело с чертовым стояком с тех пор, как ты забралась в мой грузовик сегодня утром.

Фишер… так нецензурно.

Он понятия не имел — а может, и имел — как сильно меня возбуждало осознание того, что я могу медленно раскрывать его таким образом. Это заставило меня почувствовать себя сильной и в то же время невероятно слабой, потому что я понятия не имела, что делать со своим случайным колдовством.

— Тебе нужны официальные извинения?

Фишер открыл дверь своего грузовика, затем провел подушечками пальцев по губам, словно пытаясь стереть улыбку, пока я ее не увидела.

— О чем ты думаешь? Скажи. — Все, что я не хотела слышать или видеть тремя неделями ранее, стало моей навязчивой идеей, моим новым образованием, моим реальным путем к просветлению. Фишер о чем-то думал, но не хотел говорить. Он считал, что я не справлюсь с этой информацией.

— Ни о чем.

Я сделала четыре длинных шага, чтобы добраться от своей водительской двери до его. Положив руки на бедра, чувствуя себя гораздо увереннее, чем следовало, я задрала подбородок вверх.

— Произнеси. Это.

— Это не для твоих ушей. — Он посмотрел на меня, отталкивая с такой же уверенностью — возможно, даже больше.

— Это код к неуместным мыслям. Раньше тебя это не останавливало, так что же изменилось?

С небольшой, контролируемой усмешкой, он покачал головой и сосредоточился на чем-то через мое плечо, избегая зрительного контакта со мной.

— Ты предложила извинения. Я собирался сказать, что извинения — это просто пустословие. Потом я подумал… — Он провел зубами по нижней губе и встретился с моим взглядом.

— Ты подумал?

— Я подумал, что оральное извинение не будет худшим решением моей проблемы.

Мне потребовалось несколько секунд… потом я поняла. Мои глаза расширились, брови поползли вверх по лбу.

В тот день Фишер был на пределе своих возможностей.

Если бы кто-то не придумал термин «оральный секс», «оральный, но все же секс», я бы смогла лучше обосновать это. Почему это не могло быть просто «оральный» или чем-то другим, например… «язычковой лаской»? Мне нужна была черта, черта, которую я бы не переступила. И я не возражала против того, чтобы немного сдвинуть эту черту, если я могла что-то рационально обосновать. Я не могла пойти на это… пока.

О, лицемерие…

— Ничего, что заканчивается словом «секс». Я просто не могу.

Его брови подпрыгнули, одна чуть выше другой. Выражение лица Фишера было таким сексуальным. Как я могла ожидать, что не совершу никакого действия, заканчивающегося словом «секс», когда мужчина передо мной был определением секса?

— Итак… все остальное в меню?

Что я упустила? Я знала, что это вернется и укусит меня за задницу. Тем не менее, я кивнула, пожевав уголок нижней губы и сцепив руки.

— Встретимся дома. — Он повернулся и забрался в свой грузовик.

— Подожди… ты закончил на сегодня? Был только один объект?

— Да, закончил. — Он закрыл дверь и завел свой грузовик.

Глава 14

Сожаление умножалось по мере приближения к дому.

Дом…

Был ли это мой дом? Был ли дом моих бабушки и дедушки моим домом? Был ли у меня дом на самом деле? Я не была уверена, что когда-либо в своей жизни чувствовал себя настолько эмоционально и физически перемещенной. Сказать, что я была на перепутье, значит преуменьшить. «Найти себя» тоже было не совсем верно.

Фишер забирал почту, когда я притормозила. Как он мог так небрежно взять почту и листать ее? Я едва добралась до дома, не разбив машину Рори, потому что у меня сильно дрожали руки. Я вылезла из машины, взвалила сумку на плечо и осторожными шагами направилась к дому.

Фишер держал голову склоненной над своей почтой.

— Я слышу, как