Черно-белая корова голштинской породы, размером с внедорожник, ранее стояла на двух стальных столбах высотой в двадцать футов каждый. А теперь на этом высоком насесте остался только коровий зад, который развернуло хвостом к улице и зевакам.

Под пластмассовой коровой когда-то висела вывеска ресторана, специализирующегося на стейках, который и стоял на участке, купленном Маленьким Оззи. Построив дом, Оззи вывеску не сохранил, оставил только здоровенную пластмассовую корову.

Оззи видел в этой корове не только украшение лужайки. Он воспринимал ее как произведение искусства.

Среди многих написанных им книг четыре были об искусстве, так что он знал, о чем говорит. Фактически, поскольку он — самый знаменитый житель Пико Мундо (во всяком случае, из ныне живущих) и, возможно, самый уважаемый, а еще и потому, что он одним из первых понял, что Джек Флетс превратится в респектабельный район, только ему и удалось уговорить городской строительный департамент сохранить корову как скульптуру.

По мере того как во Флетс росло количество жилых домов, некоторые соседи, не большинство, но самые крикливые, продолжали настаивать на сносе гигантской коровы, из эстетических соображений. Возможно, кто-то из них, ничего не добившись от чиновников муниципалитета, решил действовать самостоятельно и прибег к насилию.

Не без труда я пробрался через останки коровьего искусства, поднялся по ступенькам на крыльцо, но не успел позвонить в звонок, как дверь открылась и на пороге возник Оззи.

— До чего же жалкое деяние этого малообразованного дурака! Я утешаюсь лишь тем, что напоминаю себе: искусство — вечно, а критики — насекомые, живущие один день.

— Шекспир? — спросил я.

— Нет. Рэндалл Джаррелл.[31]Прекрасный поэт, ныне всеми забытый, потому что в современных университетах учат только самомнению и высасыванию из пальца.

— Я могу все это убрать, сэр.

— Ничего ты не уберешь! — воскликнул Оззи. — Пусть смотрят на руины неделю, месяц, эти «ядовитые змеи, радующиеся собственному шипению».

— Шекспир?

— Нет, нет. У. Б. Даниэль,[32]о критиках. Со временем я, конечно, уберу все обломки, но зад этой прекрасной коровы останется здесь, будет моим ответом этим бросающим бомбы филистимлянам.

— Так это была бомба?

— Очень маленькая, подвешенная к скульптуре ночью, с таймером, который позволил этим «змеям, питающимся грязью и ядом» оказаться в момент взрыва далеко от места преступления. Это тоже не Шекспир. Вольтер, о критиках.

— Сэр, я немного тревожусь из-за вас.

— Не нужно тревожиться, юноша. Этим трусам едва достало смелости под покровом ночи подобраться к бедной пластмассовой корове, но они никогда не решатся встретиться лицом к лицу с толстяком, у которого такие бицепсы, как у меня.

— Я говорю не о них. Меня тревожит ваше кровяное давление.

Оззи пренебрежительно отмахнулся одной из своих огромных рук.

— Если б ты весил, сколько я, если б в твоей крови плавали молекулы холестерина размером с миниатюрные маршмэллоу,[33]ты бы понимал, что время от времени необходимы приступы праведной ярости, чтобы избежать полной закупорки артерий. Праведная ярость и хорошее красное вино, лучшего лекарства не найти. Заходи, заходи. Я открою бутылку, и мы выпьем за уничтожение всех критиков, «этого мерзкого племени голодных аллигаторов».

— Шекспир? — спросил я.

— Ради всего святого, Одд, Бард — не единственный писатель, который прикладывал перо к бумаге.

— Но если я буду постоянно поминать его, — я прошел в дом, следуя за Оззи, — то рано или поздно попаду в десятку.

— С помощью этих жалких трюков тебе и удалось окончить среднюю школу?

— Да, сэр.

Оззи предложил мне устраиваться поудобнее в гостиной, а сам пошел за бутылкой «Роберт Мондави каберне совиньон». Вот я и остался наедине с Ужасным Честером.

Кот не толстый, но большой и бесстрашный. Я однажды видел, как агрессивная немецкая овчарка не решилась напасть на него, поскольку он и не думал обращаться в бегство.

Подозреваю, даже питбуль, готовый разорвать всех и вся, не стал бы набрасываться на Ужасного Честера, а отправился бы на поиски более легкой добычи. Как поступают крокодилы.

Шерсть у Ужасного Честера цвета созревшей тыквы, с черными отметинами. Глядя на оранжево-черный окрас его морды, возникает мысль, что он — хороший знакомец гремевшей в стародавние времена рок-группы «Кисс».

Лежа на подоконнике, глядя на лужайку перед домом, он с минуту делал вид, будто и не подозревает, что кто-то составляет ему компанию.

Меня такое положение более чем устраивало. Туфли, которые были на мне, он еще не пометил своей мочой, и я надеялся, что они с ней так и не познакомятся.

Наконец-то повернув голову, он удостоил меня пропитанным презрением взглядом. Презрения этого было так много, что я буквально слышал, как оно потоком выплескивается на пол. А потом Ужасный Честер вновь отвернулся к окну.

Взорвавшаяся корова, похоже, зачаровала его и настроила на философский лад. Возможно, он использовал уже восемь своих жизней и почувствовал холодок смертности.

Мебель в гостиной Оззи крепкая, массивная, удобная. Темно-синий персидский ковер на полу, гондурасские маски из красного дерева по стенам, бесчисленные полки с книгами создают атмосферу уюта.

Несмотря на опасность, которой подвергались мои туфли, я быстро расслабился. Ушла напряженность, не покидавшая меня с того самого момента, когда ранним утром я увидел Пенни Каллисто, дожидающуюся меня у лестницы.

Но не прошло и полминуты, как Ужасный Честер вновь заставил меня напрячься угрожающим, злобным шипением. Все коты умеют шипеть, но насыщенностью шипения и слышащейся в нем угрозой Честер может посоперничать с гремучими змеями и кобрами.

Что-то за окном очень ему не понравилось, раз уж он поднялся на все четыре лапы, выгнул спину, а шерсть у него встала дыбом.

И хотя я не был причиной его возбуждения, я сдвинулся на край кресла, чтобы при необходимости удрать из гостиной.

Честер зашипел снова, потом царапнул когтями стекло. От противного скрежета во мне все задрожало.