Жил-был мальчик по имени Одд, что по-английски значит Странный, но в те времена и в той стране, о которой пойдет речь, в этом ничего странного не было. Имя означало «острие копья» и приносило счастье.

Странным он все-таки был. По крайней мере, так думали остальные жители деревни. А вот счастливчиком — нет, увы. Чего-чего, а счастья он в глаза не видел.

Отец его погиб во время морского похода два года назад, когда Одду было десять. Для его народа смерть в море была делом привычным, но отец не был убит шотландцем и не умер в пылу битвы, покрыв себя славой, как подобает викингу. Он прыгнул за борт, спасая пони, одну из коренастых лошадок, которых брали на вылазки в качестве вьючных животных.

На них погружали золото, драгоценности, еду и оружие, чтобы переправить добычу на галеры. Они были самой ценной рабочей силой на корабле. После того как Олафа и Верзилу убили шотландцы, отцу Одда пришлось взять на себя заботу о лошадках. Потомственный лесоруб и резчик по дереву, он мало смыслил в четвероногих, но любой работе отдавал всего себя. На обратном пути, когда викинги издали победный клич, конек шарахнулся, порвал привязь и свалился в море. Отец Одда прыгнул в холодные серые волны с веревкой, подтащил пони к лодке и с помощью остальных поднял на борт.

Он умер, не дожив до утра — от переохлаждения и воды, попавшей в легкие.

Вернувшись в Норвегию, викинги все рассказали матери, а та — Одду. Мальчик только пожал плечами. Не заплакал. Ни слова не вымолвил.

Никто не знал, что он чувствует. Никто не знал, о чем он думает. И это положение дел возмущало жителей деревни, стоявшей на берегу извилистого фьорда, где всем друг до друга есть дело.

В то время налеты не были для викингов, так сказать, основной работой. Все были чем-нибудь да заняты. Морские вылазки совершались ради забавы или чтобы раздобыть какую-нибудь вещицу, редкую в их краях. Даже жен себе таким образом брали. Отец Одда был ярко-рыжим, а у матери волосы были чернющие — чернее не бывает. Ее привезли на галере из Шотландии. Она пела Одду песни, которые запомнила в детстве, задолго до того, как отец Одда отобрал у нее нож, взвалил девушку на плечо и отнес на корабль.

Одду было любопытно, скучает ли она по Шотландии, но когда он спросил, мать ответила — нет, не особо, только по родному языку. На норвежском она нормально говорила, хоть и с акцентом.

Отец Одда был мастером топора. Глубоко в лесу он построил хижину, и на неделю, а то и дольше уходил на заготовки, возвращаясь с тележкой, полной бревен, ибо все, буквально все необходимое они изготавливали из дерева: деревянными гвоздями скрепляли деревянные, ясное дело, доски, из которых строили деревянные же дома или деревянные корабли. Зимой, когда снега выпадало столько, что по лесам не походишь, отец Одда сидел перед печкой и вырезал полешкам забавные мордахи, мастерил игрушки, чашки и миски, а мать шила или готовила еду — и непременно пела.

У нее был красивый голос.

Одд не понимал слов, но она всегда переводила песню, как допоет, и в голове у него так и толпились красавцы-лорды верхом на шикарных лошадях, на руке у каждого восседал гордый сокол, а рядом бежали храбрые гончие. А в какие приключения они попадали! Как сражались с великанами, спасали девиц и освобождали бедный люд от захватчиков!

После смерти отца мама пела реже и реже.

А Одд между тем продолжал улыбаться, своей улыбкой сводя с ума односельчан. Он улыбался, даже когда ему покалечило правую ногу.

Это случилось спустя три недели после того, как галера вернулась домой без отца. Одд взял отцовский топор-колун, — такой огромный, что от земли не враз оторвешь, — и отправился в лес. Он был уверен, что знает все про рубку деревьев, и намеревался применить эти знания на практике.

Возможно, — признал он потом в разговоре с матерью, — надо было взять топор поменьше, да и дерево выбрать потоньше.

Однако то, что он сделал, весьма примечательно.

Когда дерево придавило ему ногу, он при помощи топора раскопал под ней яму и выбрался, а еще отрубил ветку, чтобы опираться при ходьбе, ибо кости были переломаны. И каким-то образом он доволок до дома и себя, и тяжеленный топор, ведь металл в их горах — бооольшая редкость, и топор можно было только обменять или украсть, неужто бросишь его ржаветь.

И вот прошло два года. Мать Одда вышла замуж за Толстяка Альфреда, в трезвом виде вполне славного малого, однако он уже имел трех сыновей и трех дочерей от предыдущего брака — первую жену убило молнией, и времени на приемыша-калеку у него не оставалось, посему Одд все больше пропадал в лесах.

Одд любил весну, когда в долину сбегали водопады с гор, и лесные поляны пестрели цветами. Он любил лето с его ягодами и осень, когда поспевали орехи и мелкие дикие яблочки. А к зиме относился довольно прохладно. Зимой односельчане просиживали дни в Доме собраний. Мужчины жевали корнеплоды и соленое мясо, боролись и бездельничали, пели и спали, просыпались и снова боролись, а женщины, качая головами, шили, вязали и штопали дырки.

К марту сильные холода кончались. Снег таял, реки освобождались от ледяного плена, и мир вновь становился самим собой, будто скинув морок.

Но в том году…

В том году зима застряла над фьордом, как инвалид, не желавший отдать концы. Один серый день сменялся другим, а лед и не думал смягчить гнев на милость; мир оставался все таким же недружелюбным и холодным.

Односельчане стали срываться друг на друга. Они торчали в одном помещении нос к носу вот уже четыре месяца. Мужчинам давно пора было готовить галеру к походам, женщинам — расчищать землю для посадок. Игры стали опасными. Шутки злыми. Драки небезобидными.

Вот почему однажды ночью в конце марта, за несколько часов до рассвета, когда мороз был крут, а земля тверда, как сталь, когда Толстяк Альфред, его дети и мать Одда еще спали, Одд надел свои самые теплые, самые толстые одежки, стянул висевший на стропилах дома Толстяка Альфреда кусок копченого лосося и тигель с горстью тлеющих углей из печки, а еще взял второй по величине топор отца, и пристегнув его к поясу кожаным ремнем, похромал в сторону леса.

Снег лежал глубокий, плотный, покрытый толстой хрустящей коркой. По такому и мужчине на двух здоровых ногах идти нелегко, а для мальчишки с одной здоровой ногой, второй никуда не годной и с костылем всякий холмик кажется горой.

Одд пересек замерзшее озеро, которому давным-давно пора было растаять, и углубился в чащу. Дни стояли такие же короткие, как в середине зимы, и хотя время едва перевалило за полдень, когда он добрался до хижины отца, совсем стемнело.

Дверь завалило снегом. Чтобы попасть в дом, пришлось разгребать его деревянной лопатой. Он подкормил тигель щепками и раздувал, пока не увидел, что можно переложить угли в печку, где лежали сухие старые поленья.