Вернулся Иван Васильевич в Москву неожиданно, хмурый, никем нежданный. И в общем-то без особых перспектив!

Академик Соболев не простил ему двухлетнего «греческого вояжа» и даже не хотел слышать его имени. Только что грянул дефолт, и врачебная безработица стала реальной. В лучшем случае иди в райполиклинику. Оперирующему хирургу там делать нечего – порезы, ушибы, фурункулы… Да и на зарплату ту прожить просто невозможно!

Кто-то пустил слух, что Иван собирается в монахи, ибо в Греции совершил большой грех – надо отмаливать! Но какой уж такой великий грех мог позволить себе скромнейший Иванушка Васильевич, сначала никто не мог придумать…

А потом пошло: «А дочка „нефтяной трубы“? Осьмнадцатилетняя, ветреная красотка, два года вынужденная жить под одной крышей с таким отчимом?.. Нет! Тут дыма без огня не может быть».

Тем более что сам Макаров-Романов, когда его начинали подначивать насчет падчерицы, уж как-то больно ало краснел, отводил глаза и начинал сердиться. Чуть ли не ругаться! А все кончалось, как правило, громко хлопнутой дверью…

Но по странной людской логике именно эта, почти признанная человеческая слабость только прибавила ему новых доброжелателей… А старых друзей и так хватало!

И наконец, общими солидарными усилиями клиники, кафедры и даже Академии медицины гнев академика был сломлен, и Иван Васильевич снова водворен в хирургическое отделение Первой градской.

После десятка операций, проведенных Иваном Васильевичем, всем стало ясно, какого теперь ранга этот хирург! Оставаясь кардиохирургом, он стал блестящим специалистом по сосудистой хирургии, лейкохирургии и прочая, прочая – несть числа хирургическим профессиям, которыми овладел в Европе этот глазастый и рукастый человек.

Стало понятным и то, почему он вернулся из Греции вроде бы в том же свитерке, что и уехал. Изо дня в день, от операции к операции, Иванушка привозил все новые и новые коробки с совершенно невиданными у нас хирургическими инструментами, с редчайшими лекарствами, цену которым знают только специалисты… Приносил и доставал из бездонных карманов полиэтиленовые пакеты с какими-то хитроумными, подсмотренными, или сворованными, или просто подаренными приспособлениями: сложнейшими иглами, захватами, особой стали тончайшими пилами и прочим, приводящим любого настоящего хирурга в шок и одновременно в эйфорию инструментарием!..

Заведующим отделением он стал как-то естественно и незаметно.

А вскоре случился приступ… Провожали Толика Покровского в ЮАР на ПМЖ. Они с Иваном были друзьями-сокурсниками и выпили в тот день так серьезно, что Толик мог уже навсегда остаться в России. Ивану пришлось приводить его в порядок все в тех же родных стенах Первой градской… Многие заметили, что и сам он в тот день был белее белого. И из клиники ушел чуть ли не последним…

А наутро пришлось выламывать двери в старой, маленькой кооперативной квартире на Первой Песчаной. Сразу было видно, что уже несколько часов он пробыл без сознания.

В тот раз его удалось спасти благодаря любви десятков коллег. Именно любви, а не только профессионализму…

«Но может быть, именно в ней он и нуждался более всего?» – подумала пожилая медсестра Оксана, оглядывая его хотя и чистенькую, но какую-то бесприютную квартиру.

Было видно, что когда-то это была квартира очень старых и очень небогатых русских интеллигентов. А теперь она стала музеем. И Иван Васильевич – вольно или невольно – жил в этом музее.

Иван несколько суток спал. Изредка поднимался, чтобы попить воды из-под крана. Не отвечал на телефонные звонки, на звонки в дверь… И ничего не ел. Сознательно. Это была его старая метода выздоровления голоданием по теории забытого ныне флотского врача, капитана I ранга Нарбекова.

Наконец на шестые сутки, уже почти потеряв ритм ночей и дней, в один прекрасный солнечный миг он проснулся и почувствовал себя снова молодым, но каким-то пустым и звонким… И абсолютно здоровым!

Ему захотелось влюбиться! Целовать и чувствовать на своем лице свежие девичьи поцелуи. Быть глупым и радостным! Юным и бесшабашным! Всесильным и добрым!..

Иван подошел к окну, распахнул его – цвел московский, могучий, громкошумный ветрено-солнечный день.

Вдруг он услышал звонкий, смелый голосок (квартира его была на втором этаже):

– Это вы Макаров-Романов?

Внизу стояла очень юная, очень вызывающая и в одежде, и в повороте головы, и во всем своем царственном цветении шестнадцатилетия темноволосая полудевушка-полудевочка.

– Допустим, я.

– А почему вы дверь не открываете? Я звоню, звоню…

– Я спал, – растерянно ответил Иван Васильевич.

– Так долго?

– Да! – Он расхохотался. Его курчавые волосы торчали во все стороны. – А вы ко мне?

– К вам, к вам… – И она, не дожидаясь приглашения, влетела в дверь парадного.

Не успел Иван Васильевич накинуть рубашку – на нем были только мятые спортивные штаны не первой свежести, – как раздался звонок.

Он распахнул дверь – девушка была уже в роговых очках. Явно стараясь выглядеть старше, она почти строго произнесла:

– Если позволите?

– Прошу! – Иван Васильевич, чуть играя, в полупоклоне широко распахнул перед ней дверь.

– Мы не представлены друг другу, – подняла на него свои «караваджевские» глаза очаровательная гостья. – Я Аня Кавголова.

В голове у Макарова-Романова мелькнуло: знакомая фамилия!

– Ваша бабушка и моя прабабушка были старинными подругами! – объяснила Аня.

– Ах, да! Конечно! – хлопнул себя ладонью по лбу Иван. – Ну как же! Анна Георгиевна? Кавголова! А вы, значит… тоже Анечка? – Почему-то он был готов скакать от радости. – Ну, конечно! Как я мог забыть?! Они совсем недавно тут были у меня…

По напряженному выражению лица девушки он вдруг понял, что говорит что-то не то.

– Ну… я имею в виду, – спохватился Иван Васильевич, – что я их… Во сне обеих видел!

– И давно это было? – как-то слишком заинтересованно спросила Аня.

– Ну… вот в эти дни. Когда я болел… То есть не болел, а спал!

– И сколько же вы спали? Неделю?

– Со мной это бывает! – протягивая руку, сказал Иван.

– Да, мне говорили, что вы очень…

– Что очень?

– Ну, скажем, необычный человек! – почему-то рассмеялась девушка.

– Не замечал! Ничего необычного, – пробурчал Макаров-Романов. – Спал себе и спал! Что в этом такого необычного, если спать хочется?

– Ну, а сейчас? Уже не хочется? – настаивала Анечка, чуть не давясь от смеха от вида этого взрослого, лохматого, ощетинившегося, буркающего что-то себе под нос, громадного и какого-то по-детски нескладного человека.

– Мне уже на работу надо! – невпопад ответил он.