Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Еще один кабак, подвальчик “Апшу”, приткнулся в тупике под собором.
Снаружи ничего особенного, зато внутри дачный интерьер. Ближе к полуночи приходят стриженые девицы – и молодые люди в очках а-ля
Жан-Поль Сартр.
Люди с богатым /внутренним миром./
И серьезно рассуждают о кино, книгах.
Глядя на них, я думал, что когда-то и сам подолгу спорил об этом.
Но что за книги мы обсуждали? Какие фильмы?
Не помню.
Через месяц я понял, что в нашем районе мне по душе только три места. Для завтрака выбрал “Correa’s” – домашнее кафе в офисном центре. Особенно хорошо тут было по выходным, когда на джипах прикатывали молодые мамаши и пили шампанское.
Мне также нравилось, что рядом стоит Марфо-Мариинская обитель, – соседство с храмом примиряло с буржуазностью/ /заведения.
На втором месте “Апшу”, абсолютно инородное тело/./
//
Но больше всего я любил “Space Bar”, место /между землей и небом/.
Заведение находилось на тридцать втором этаже гостиницы “Swiss
Hotel”. Ее открыли недавно, внешне здание напоминало гигантскую поганку. Зато внутри все отделали в стиле art-deco: никель, дубовые панели, кожаные кресла.
Сидя в баре, я часами разглядывал город, лежавший за толстыми стеклами. Иногда он казался мне до боли знакомым – как собственная ладонь или коленка. Но чаще я видел его таким, каким он стал на самом деле. Чужим, фальшивым. Безликим.
Несколько раз я приводил сюда соседку. Она оказалась довольно навязчивой бабой и пыталась сойтись со мной снова. Чтобы избежать печального коитуса, я приглашал ее наверх и накачивал мохито. А потом сажал в машину – и снова оставался один. Здесь, наверху, я чувствовал себя как дома. Поскольку и сам оказался между землей и небом. В пустоте.
Идеальное место, правда.
Наверх поднимался скоростной лифт с телевизором, крутили новости.
Кабина двигалась быстро и бесшумно, как индеец. Я часто представлял жизнь в этом ящике. Можно поставить койку, стол, заказывать из ресторана пищу. Смотреть фильмы. Заводить знакомства.
“Быть в центре событий, не выходя наружу”.
В гостиничном лифте это казалось возможным.
17
Утром я пошел за почтой и поразился тому, что подъезд живет своей жизнью. Что стучат щеколды, шумит за стеной унитаз. Тявкает собака, и слышно бормотание утренних выпусков, которые говорят друг с другом. Кто-то уже застегивает молнию. Звенят ключами.
Странно, что раньше я никогда не замечал этого.
В ящике лежала районная газета и конверт. Ни адреса, ни подписи на нем не было. Вскрывать? Выбросить? Пока раздумывал, на площадку из квартиры вышла моя соседка.
Помахав конвертом, я стал подниматься. “Да, но что она делает в чужой квартире?”
Мелкими шажками она подскочила, обняла. Я изобразил благородное негодование, стал ее оттаскивать.
– Идем! – потянула к двери. – Все объясню, правда.
/
Часто здесь бывает этот лейтенант?
/
Сунув газету с конвертом в карман, вошел следом.
Квартира, где мы оказались, выглядела как в интерьерных журналах.
Японские шторы, низкий диван. Белый паркет и шкура зебры.
Представить людей, которые живут здесь – едят, спят, справляют нужду, – невозможно. Полная анонимность, галлюцинация.
В гостиной на стеклянном столе стояла ее фотография. Или это сестра?
Та же фотография, что наверху, только в другой раме.
Она села в кресло напротив, закурила.
– Это квартира моей сестры, – сказала без предисловий.
– Когда она погибла… – Струйка дыма высунулась между губ.
– То есть когда исчезла…
Не вынимая из пальцев сигареты, прикусила ноготь.
– …тогда я сняла квартиру, – продолжила.
– В ее доме, только этажом выше. Ну, где ты был. Прихожу сюда, убираюсь. Оплачиваю счета. Цветы поливаю.
Я оглядел комнату – никаких цветов.
– Просто когда она вернется… Когда придет… – Она стала деланно запинаться.
– Тогда я хочу, чтобы все было готово…
Слух снова резанули фальшивые интонации. Я решил идти напролом.
– А ты уверена, что это не одно лицо? – сунул ей под нос фотографию.
Она выдохнула, откинулась на спинку. Края губ опустились, нос заострился. Она прикусила щеку.
– А ты уверен, что ты – это ты?
– Я ведь проверила твой домашний. Там совсем другое лицо…
Несколько секунд мы молча смотрели в глаза друг другу.
– Ладно, не напрягайся. – Улыбнувшись, погасила сигарету.
– Какая мне, в сущности, разница?
Поднялась, взяла за руку.
– Тут есть одна штука.
– Пойдем, тебе понравится.
18
Когда я вошел на кухню, она уже сидела на корточках. Мосластые колени раздвинуты, тяжело дышит.
– Поднимай! – Она встала.
Я взялся за ручку, в руках у меня оказался люк. Мы осторожно прислонили его к плите. Из подпола потянуло сырым воздухом. Я поставил ногу на перекладину. /Когда прижмут к реке, конец/.
Неприятное ощущение.
Пол внизу оказался каменным, а свод – кирпичным, полукруглым. Дальше путь перекрывала дверь, стальная.
– Ну как? – Она улыбалась. Отсюда, снизу, ее крупные ноздри напоминали маслины. – Лови!
Я поймал связку с ключами. Она, задрав подол, стала спускаться.
Стальная перегородка бесшумно отворилась. Я сунул связку в карман и сделал шаг в темноту. Перед нами лежал самый настоящий подземный ход. Какие-то полки и ниши угадывались в полумраке, корзины и банки, в которых плавали, как эмбрионы, кабачки.
– Это проход из дома в церковь. Слышишь?
Приложив ухо, я замер. На секунду мне показалось, что через кирпич доносится церковное пение.
– Тут жил батюшка, они этот ход и устроили. Чтобы зимой из дома на службу – сразу. Тебе интересно?
Она старалась меня отвлечь, увести в сторону от разговора, который произошел в комнате. Но я не забыл того, что она сказала; я понимал, что теперь ситуацию нельзя оставить как прежде; слушая болтовню, прикидывал, как поступить дальше.
– Откуда ты знаешь, ты?
– Это было в начале девяностых. Мы только въехали, стали полы перекладывать и что-то там нарушили.
Я прислонился к стене, стал оценивающим взглядом изучать ее фигуру.