* * *

С момента появления на карте мира новой, свободной от коммунизма России, прошло много лет, мир потерял Берлинскую стену, и, кажущееся невероятным передвижение из страны в страну стало нормой для многих и многих наших сограждан. Девяностые канули в бездну, как и детективные сериалы о бандитах – никак не раскрывавшие сложности и глубины произошедшего. Наконец, кажется, наступило время осмысления, рефлексии по поводу пережитого.

Роман Глеба Шульпякова “Красная планета” – одна из попыток такого осмысления. Красная планета – полузабытая жизнь в академическом городке – сателлите Москвы-столицы, возникает на страницах лишь вскользь, как возникают в памяти пожившего фрагментарные воспоминания из глубокого детства. В отличие от заполонивших литературное пространство мемуаров о прекрасной жизни в СССР, написанных по большей части людьми не захватившими то время отсыл к прошлому в романе честный – подернутое туманом детство, которое почти всегда прекрасно.

Герои книги, однокашники, они родом из Красной планеты – ни больше ни меньше, жизнь их проходит в метаниях по свету – Германия, Польша, Голландия, Италия, Турция, но разноязыкие страны и их культура, описанные мастерской рукой, составляют лишь фон, на котором разворачиваются судьбы людей, ищущих свое место и дело. По ходу движения сюжета, со скоростью поезда, кочующего из страны в страну, мы видим, что фон нужен как задник на сцене, где разворачиваются трагические поиски заблудших душ – поиски свободы и правды – извечных, коренных философских понятий, к уяснению которых стремится рефлектирующая душа любого, кто думает о жизни. Перемещения в пространстве сюжета не случайны – как на Пути человека всегда много остановок, станций, так и в романе много отстреливающих в сторону историй, собранных по дороге – от убийства царевича Димитрия в Угличе до судьбы младшего брата Владимира Набокова Сергея, погибшего в немецком концлагере. Дорога превращается в виноградную кисть, где каждые ягодки не случайны и лепятся друг к другу, создавая объем.

Судьбы героев различны, но в конце книги мы видим оставшихся в Сандуновской бане, их поносило по свету и снова собрало вместе здесь и сейчас. Характерно и то, что главный герой Саша Сухой, оставив занятие литературой, становится служкой при храме, где когда-то служил иереем его прадед. Путь христианина не публичен и тих, Глеб Шульпяков сознательно подчеркивает это. Писатель смотрит на протекающую жизнь словно сквозь калейдоскоп – разноцветные стекляшки-случаи разлетаются, чтобы составить новую фигуру-витраж, похожую на предыдущую лишь набором цветных осколков.

Повествование движется вроде как в стороны, но, умело возвращается на основной путь, язык становится локомотивом повествования, а сознательно недосказанные диалоги превращаются вдруг в текст пьесы, заставляя остро прочувствовать напряжение и энергетику жизни.

Кроме извилистой конструкции сюжета, Шульпяков дает каждому герою еще и поговорить отдельно, своим голосом, и тут невольно чувствуется перекличка с известными приемами Орхана Памука с его многочисленными рассказчиками, взятыми им из упоительных арабских сказок 1001 ночи. Красная планета абсолютно лишена дидактики и нравоучения, жизнь течет, как ей и положено, но зоркий глаз читателя выудит из романа рассуждения о дне сегодняшнем, и даже приговоры, но ненавязчивые, выстраданные, лишенные дешевого политиканства, честные и глубокие, как и полагается приговорам настоящей прозы.

Жизнь и судьба, никуда не деться от этих спаянных Гроссманом однажды и навсегда слов, ставших отправной станцией для многих отечественных писателей, жизнь после развала прошлой жизни, судьбы современников, связанных с прошлым куда крепче, чем им могло показаться, от которого не откреститься и без которого не выжить, как ни крути.

Петр Алешковский

Мало кто теперь помнит историю первой экспедиции на Красную планету. Между тем среди колонистов были мои родители. Сам я родился и провел на планете первые годы жизни, правда, в памяти не осталось ничего, кроме гула инжекторов. После возвращения родители почти не вспоминали о прошлой жизни, а мне спрашивать не приходило в голову, я был ребенком. Эта история растворилась бы в прошлом, если бы не случай, а именно наручные часы, которые недавно попались мне на барахолке в Сан-Лоренцо. Такие часы носил мой отец, поэтому я сразу заметил их, а когда взял в руки, не поверил глазам. “Слава первопроходцам Красной планеты” было выгравировано на крышке.

Фотографию, которая стояла на моем столе, сделали перед эвакуацией. В шубе и пуховом платке, нога чуть отставлена, улыбается мама. Свет рефлектора слепит глаза, и она прикрывает лицо рукой в варежке. Рядом отец: пальто, малахай, клетчатый шарф. Что-то показывает девочке-подростку (это моя сестра). А карапуз в ушанке и валенках – это я. За сугробами виднеются жилые корпуса и угол транспаранта: “…передовой край науки”. Дальше сосны и черный октаэдр Станции. Безмятежные, молодые лица… О том, что колонию скоро закроют, никто не догадывается.

Я завел часы, и комната наполнилась неуловимым шелестом. Забытый звук, кузнечик времени! Как непривычно слышать его в сумерках чужого города; как невозможно поверить, что красная точка на небе – место, где прошло мое детство.

Отзвонили в церкви Паломников; с грохотом опускались решетки в лавках; все громче кричали птицы; вслед за последними лучами исчезла с неба и моя красная точка. Чтобы убить кузнечика, я разглядывал через окно кирпичную стену соседнего дома. Часто подмывало меня перепрыгнуть через переулок на крышу этого дома да и залезть под самый купол (я даже представлял, как захрустит черепица). Но что интересного в обычной крыше, кроме того, что каждое утро она представала перед моими глазами – то высвеченная солнцем, то в мокрых дождевых пятнах, усиженная брезгливо-равнодушными чайками? Как будто за куполом, куда по вечерам опускалась красная точка, скрывалась отгадка всех тайн мира.

Мы познакомились в год, когда у берегов Святого Андрея потерпел крушение паром “Коринтия”. Это был самый дорогой, самый большой и самый надежный круизный лайнер. Но капитан (родом из Шио) решил покрасоваться перед односельчанами и подвел паром слишком близко к берегу.

“Коринтия” села на мель, а потом перевернулась. Вот уже неделю она лежала на камнях, собирая толпы зевак и туристов со всего Юга, и даже я, житель другой части полуострова, отправился посмотреть на это диковинное зрелище.

Мой поезд прогремел по тоннелям, перемахнул через ущелья и к вечеру высадил меня под стенами монастыря Святой Варвары. Указатели, наспех установленные расторопными шийонцами, без труда вывели к месту крушения.

Смотровая площадка пустовала, и даже продавец лимонов закрывал свой желтый фургончик. Один господин только и стоял у ограждения. Он был в сером костюме и светлых туфлях и смотрел вниз, не отрывая взгляда. Я расставил штатив чуть поодаль и навел камеру. Зрелище было, что и говорить, величественным. Сверкающие в лучах заходящего солнца волны с далеким стоном перекатывались через огромное стальное чудовище, из глазниц и жабр били фонтаны. Не корабль, а поверженный Левиафан лежал на камнях. “Есть еще океан”, – неожиданно сказал господин по-русски. “Вы из России!” – живо обернулся я. Так мы и познакомились.