— Ноет, размышляет, пьет кофе. Сам знаешь.

— А ты наливай ей кофе и слушай ее жалобы. Я приду на помощь и облегчу тебе жизнь, как только очищу этот город от преступников. Думаю, покончу с этим к семи. Как дети?

— Забросила их в библиотеку. Там снова показывают «Кролика Роджера». Дети больше не читают в библиотеках книги, Либерман. Они смотрят кино.

— Могло быть хуже.

— Могло быть хуже, — согласилась она. — Звонил рабби Васс. Заседание комитета по реконструкции сегодня в восемь.

— Он раввин, — заметил Либерман. — Ему нельзя звонить в шабес[26].

— От его имени звонил Леван. Какая разница?

— Бог наблюдает. У Бога есть чувство юмора.

— Приходи домой, когда сможешь. Я готовлю грудинку.

Либерман повесил трубку и посмотрел на рабочих и на Хэнрагана, который говорил по телефону за своим столом на противоположной стороне комнаты. Они были напарниками. Им следовало сидеть рядом, но чехарда с дежурствами и сменами разрушила красивый план, составленный Центральным управлением, когда открылось это здание. Управление никогда не советовалось с рядовыми полицейскими, когда рисовало свои планы и схемы.

— Нашел! — крикнул Хэнраган через всю комнату.

Либерман и рабочие, чинившие кондиционер, посмотрели на него.

— Будь я проклят, если на Ван Бибере не висит нераскрытое преступление, — сказал Хэнраган. — Его жена стала жертвой убийства, удар тупым предметом, семьдесят девятый год. Нашего Жюля не нашли. Он — главный подозреваемый. Штат Мичиган потребует его выдачи.

Рабочие внимательно слушали и перешептывались.

— Почему ты не улыбаешься, Отец Мэрфи? — спросил Либерман. — Мы можем сказать Хьюзу, что дело закончено. Подать Бродягу Жюля в подарочной упаковке.

— Жюль не убивал Вальдес, Ребе, — сказал Хэнраган.

— Не убивал, Мэрфи, — согласился Либерман.

— Я вернусь в ее квартиру, — сказал Хэнраган.

— Я найду боксера, — пообещал Либерман.

Прежде чем уйти, Либерман попросил сержанта Нестора Бриггса узнать имя и телефон человека, который хотел поговорить с ним о вчерашнем случае, если тот снова позвонит.

— Понял, — ответил Бриггс.

Бриггс был примерно того же возраста, что Либерман, грузный, некогда с накаченной грудью — позже, правда, основной вес Бриггса переместился ниже. На лбу сержанта было неприятное багровое родимое пятно, поменьше, чем у Горбачева, формой таинственным образом напоминавшее голову Боба Хоупа в профиль. У Нестора и прозвище было «Боб». Он жил один в квартире в паре кварталов от полицейского участка, работал за двоих и никогда не требовал денег за сверхурочные. Одинокое житье ему не нравилось. У зануды Бриггса не было друзей, но он помнил все и всех и потому служил одним из главных источников информации.

Спортивный клуб «Эмпайр» находился на Чикаго-авеню, достаточно далеко к западу, чтобы на него не распространялась атмосфера дешевого блеска Раш-стрит, и достаточно далеко к востоку, чтобы оказаться за пределами района, где после наступления темноты на улицу выходили только бродяги. Либерман бывал здесь раньше. Он уже проходил через двойные деревянные двери с изображением рукопожатия в боксерских перчатках над ними. Обнаженные кисти на картинке позволяли видеть, что одна рука черная, а другая белая.

Либерман проходил в эти двери, когда отец взял его в «Эмпайр» посмотреть, как тренируется Генри Армстронг.

— Это, — прошептал Гарри Либерман на ухо сыну, — лучший боец, который когда-либо жил на земле. — Конечно, Гарри Либерман сказал это на идише, что смутило его сына. Гарри немного говорил по-английски, и этого было достаточно, когда какой-нибудь гой, осматривавший достопримечательности в еврейском квартале, забредал в его магазин, чтобы купить хот-дог, газировку, пакетик чипсов или просто поглазеть по сторонам. Эйб не любил работать в магазине по воскресеньям. Ему нравились будничные вечера, постоянные посетители из местных жителей, нравился запах жареного лука, горячих булочек и сосисок, но он терпеть не мог пристальных взглядов покупателей и того, как они показывали пальцами на отцовскую ермолку, когда Гарри суетился вокруг гриля в воскресенье.

Эйб Либерман с ранних лет старался выглядеть сдержанным. Он часто смотрел на себя в зеркало, когда мыл руки за занавеской, отделявшей его, Мэйша и их отца от клиентов, покупавших за тридцать центов билет поближе к рингу в еврейском квартале и получавших вдобавок хот-дог, картошку и напиток. Перед зеркалом Эйб отрабатывал выражение приятной скуки. Это выражение он довел до совершенства, не расставался с ним, сделал своим.

Глянув на себя в большое зеркало на площадке у парадной двери в клуб, он увидел лицо далеко не молодого человека, который, казалось, знает жизнь гораздо лучше, чем Эйб Либерман.

Он открыл дверь, почувствовал запах пота и услышал трещотку легкой груши и звуки размеренных ударов по тяжелой. Крупные красные буквы на белом фоне взывали: «НЕ КУРИТЬ!», но Либерман знал, что в мире бокса завсегдатаи могли курить толстые сигары, где им заблагорассудится.

На втором ринге в темном углу клуба чернокожий тяжеловес в шортах и майке вел бой с тенью. На первом ринге, у ряда высоких, от пола до потолка, окон, седой старик в серой фуфайке колотил черенком метлы молодого парня в красном тренировочном костюме, боксерских перчатках и шлеме. Задача молодого человека состояла в том, чтобы руками отводить удары от лица. Он с ней прекрасно справлялся.

— Старик Макконнел насмотрелся «Карате-пацана»[27], — раздался голос рядом с Либерманом.

Либерман обернулся — это был Белый. Свой Белый есть почти в каждом боксерском клубе и гимнастическом зале. Этот обретался в «Эмпайр» с тех пор, как мэр Чермак получил пулю в 1930-е годы. Белый должен иметь плоский нос, невнятную речь и плохую память. Предполагается, что люди относятся к нему с юмором, но этот был не обычным Белым. Он появлялся на ринге с единственной целью — сказать старине Стерджу, как уложить противника. Этот Белый был философом, о котором десять лет назад писал чикагский журнал «Трибюн», бывшим адвокатом, который обожал бокс и, когда похоронил жену, продал свой дом и купил «Эмпайр». Белый знал о боксе все. Знал всех левшей в среднем весе, начиная с ирландца Джимми Моргана. Знал десять лучших боксеров по данным журнала «Ринг» на конец года во всех весовых категориях начиная с 1934 года — года своего рождения. Посмотрев, как боксирует спортсмен на тренировке, он мог сказать, ждет его на ринге победа или поражение. Но самое главное заключается в том, что Белый, который, возможно, сам наградил себя этим прозвищем, обеспечивал честность всех боев и чистоту своего клуба.

— Да это Либерман, — сказал Белый, глядя на Эйба. — Когда я тебя видел в последний раз, ты вел…