коридор распахиваются. Виден нарядный зал в тусклом блеске золота и дыму свечей. Пушкин и Туманский соскакивают с подоконника. Из ближайшей ложи выходят Воронцова, Нарышкина, Раевский, барон Брунов. Позже всех выходит граф Воронцов – сухой и вежливый генерал. Воронцов пропускает вперед румяного и плотного англичанина в черепаховых очках.

Воронцов (англичанину). Я вызову к себе Маразли и заставлю его назначить выгодную цену на пшеницу.

Англичанин. О, благодарю вас! (Смеется.) Великобритания не останется в долгу.

Во время последующей сцены коридор заполняется в глубине оживленной толпой. Пушкин кланяется Воронцовой. Она не протягивает ему руки, очень сухо встречает его поклон. Только слегка кивает ему в ответ. Пушкин, выпрямившись, пристально смотрит на нее. Воронцова отворачивается, обмахивается веером. Все наблюдают эту немую сцену. Замечает ее и Воронцов. Он оставляет англичанина с Бруновым и подходит к Воронцовой и Пушкину.

Воронцов (подчеркнуто вежливо здоровается с Пушкиным). Здравствуйте, Александр Сергеевич. Вы уже прибыли! С обследования саранчи? Даже покрылись степным загаром. А мне об этом еще никто не докладывал. Надеюсь завтра получить от вас рапорт относительно вашей поездки.

Пушкин. Я могу представить его немедля, ваше сиятельство.

Воронцов. Ну зачем же! Излишнее усердие. Под упоительные мелодии Россини неохота читать деловые бумаги. Даже написанные вашим пером.

Пушкин. Я прошу вас принять от меня рапорт на словах, ваше сиятельство. Он короток. И совершенно ясен.

Воронцов (пожимает плечами). Ну, если так… Не смею прекословить.

Пушкин. Так вот! Саранча летела, летела и села. Сидела, сидела, все съела и вновь улетела.

Нарышкина не может сдержать смех, отворачивается. Все остальные смущены выходкой Пушкина.

Воронцов (побледнев). Это все?

Пушкин. Все, ваше сиятельство.

Воронцов. Благодарю вас. (Оборачивается к Туманскому, стоящему по правую руку Пушкина.) Василий Иванович, я буду чрезвычайно рад, если вы согласитесь совершить с Елизаветой Ксаверьевной и мной увеселительную поездку в Юрзуф. На яхте. Мы отплываем на днях.

Туманский (кланяется). Почту за честь!

Воронцов (останавливается на мгновение взглядом на Пушкине, переводит глаза на Вигеля, стоящего по левую руку Пушкина, и слегка кланяется Вигелю). Филипп Филиппович, я надеюсь, что и вы присоединитесь к нашему обществу. Дамы без вас совсем заскучают. Я сочту за счастье показать вам свое крымское имение.

Вигель (смущенно взглядывает на Пушкина, отвечает, помедлив, и тем самым невольно подчеркивает неловкость положения). С охотой, ваше сиятельство. Хотя я и не мастер по части увеселения дам.

Воронцов (поворачивается к Раевскому). А вас я уже имел удовольствие пригласить несколько раньше.

К Воронцову подходят англичанин и Брунов. Воронцов знакомит англичанина с Вигелем, Туманским и Пушкиным.

Мои сотрудники. Господин Вигель, талантливый поэт господин Туманский, молодой поэт господин Пушкин.

Англичанин. Я очень рад.

Воронцов. Не скрою, что господин Пушкин является почитателем вашего прославленного поэта лорда Байрона.

Англичанин (в ужасе подымает руки). О, Байрон! Нет, нет! Не упоминайте его имени здесь. При дамах. Это безнравственный человек!

Пушкин. Клевета всегда грязнит память великих людей.

Англичанин. Это неслыханно! (Отворачивается от Пушкина, разводит руками.)

Брунов берет англичанина под руку и отходит с ним в сторону.

Воронцов (Пушкину). Напрасно вы позволяете себе, Александр Сергеевич, дерзости по отношению к иностранцам. Они – гости нашей страны, России. Это обязывает к учтивости.

Пушкин. А ваше сиятельство напрасно отожествляет себя с Россией. Этот лондонский маклер – ваш гость. Позвольте мне думать о нем то, что я думаю. А Россию оставим в покое.

Воронцов. Признаться, я не понимаю вашего желания вступать в спор с таким полуневеждой и полуглупцом, каким я являюсь в глазах некоторых подчиненных мне лиц.

Пушкин (бледнеет). Так как я не считаю себя подчиненным вашему сиятельству, то и не принимаю эти слова на свой счет.

Воронцов. Вы забываете, что по повелению государя императора вы подчинены мне!

Пушкин. Я подчинен своей совести. И благу своего отечества. (Кланяется Воронцову.) Так же, как, надеюсь, и вы, выше сиятельство. Это высокое назначение. И я только могу преклоняться перед вашей способностью среди трудных государственных дел находить время, чтобы подбирать клочки бумажек, исписанных мною для собственного развлечения.

Воронцов. Оставим это! (Резко поворачивается и подходит к англичанину и Брунову.)

Воронцова стоит побледневшая, теребит веер и смотрит в сторону.

Воронцова (в смятении Раевскому). Да… я забыла… Вы не знаете… завтра… какой завтра будет спектакль?

Раевский собирается ответить, но Пушкин его опережает.

Пушкин (Воронцовой). «Пустое сердце, или Слишком покорная жена», ваше сиятельство. Совершенно новая, пьеса.

Воронцова (вздрагивает, тихо). Какая дерзость! (Поворачивается спиной к Пушкину и, нервно смеясь, начинает говорить с Раевским.)

Вигель (Пушкину). Вот он с вами и расквитался. За ваши злые стишки. Ах, Александр Сергеевич, Александр Сергеевич! Какой бес толкает вас под ребро. И так вы висите на волоске. Совсем себя не жалеете!

Пушкин (показывает Вигелю глазами на Раевского). Это он? Разболтал эпиграмму?

Вигель. Не знаю. Поелику он ваш друг, то очень вероятно. Простите великодушно, но там, где замешана женщина такой живой прелести, как Елизавета Ксаверьевна, дружба теряет силу и верность. Друзья – соперники! Это очень опасно, дорогой Александр Сергеевич. Поверьте моей опытности. (Отходит с Пушкиным к окну.)

К Пушкину и Вигелю подходит Туманский. Пушкин внешне спокоен, но бледен.

Воронцов (Брунову). Я должен буду просить Петербург, чтобы они немедленно избавили меня от этого Пушкина!

Брунов. Безалаберный парень.

Воронцов. Безалаберный! Скажите лучше – наглец! И атеист! Московская полиция перехватила его возмутительное безбожное письмо. Государь рассержен. Безалаберный! В распространении вредных идей он не обнаруживает никакой безалаберности. А наоборот, упорство необычайное. Этот, знаете, из тех малых, что стали бы мылить петлю, если бы нас с вами, упаси бог, начали вешать.

Дребезжит колокольчик, возвещающий конец антракта. Коридор медленно пустеет. Нарышкина и англичанин уходят в ложу. Туда же направляются и Воронцов с Бруновым.

Воронцова (Раевскому). Зачем он написал эту мерзкую эпиграмму? Зачем?! И все, все испортил. И так возмутительно вел себя здесь.

Раевский. Неужели вы до сих пор не знали, что ради острого слова он не пощадит ничего?

Воронцова. Но есть же вещи, которые даже он, с его ветреным умом, должен щадить.

Раевский. Какие?

Воронцова. Вы – его друг. Вам я могу сказать это. Должен он щадить хотя бы… привязанность. Раевский. Может быть.

Воронцова. Скажите ему. Я не могла поступить иначе. Зачем он поставил меня в такое невыносимое положение? Ведь у него же доброе сердце. А я… (Замолкает.)

Второй раз дребезжит колокольчик. Последние зрители торопливо возвращаются в зал.

Раевский. Мне вы можете совершенно довериться.

Воронцова. Вы сами должны понять… Мне очень больно. Я не хочу его терять. И не могу. Кажется, пора.

Раевский. Я останусь с ним?

Воронцова. Как знаете. (Быстро уходит в лооюу.)

Раевский подходит к Пушкину. Вигель и Туманский, переглянувшись, тотчас