– Весьма, весьма возможно, что и обухом! – обрадовался доктор.

Мне снова припомнились пионеры новейшей формации с их наглядной агитацией древесно-стружечного происхождения. Может, это все-таки добрые детки, Васенька с подружкой, долбанули бедняжку Зяму крепким древком своего плаката?

– Ссадинка, гематомка, сотрясеньице… Пустяки, голубчик, до свадьбы заживет! – доктор успокоил Зяму и подмигнул мне.

Вероятно, принял меня за особу, сильно заинтересованную в том, чтобы к моменту свадьбы Зяма был в добром здравии. Я не стала разочаровывать веселого эскулапа сообщением, кем прихожусь пациенту. В принципе я действительно весьма заинтересована в том, чтобы Зяма поскорее женился хоть на ком-нибудь, пусть даже на близорукой старушке-мулатке: тогда братец съедет с родительской квартиры, и я смогу захватить его комнату. Она больше, чем моя, к тому же там такой стильный интерьер!

– Лежать и помалкивать! – посоветовал доктор Зяме.

Вредный братец тут же заворочался и открыл рот, но я немедленно повторила врачебные рекомендации совершенно непререкаемым тоном:

– Ляг и заткнись!!!

Эхо моего рыка заметалось под высокими сводами, но его заглушил дружный скрип пружин: вытянулись по струночке в своих кроватях Зямины соседи по палате, все четверо.

– Однако! – удивленно и одобрительно оглядев образовавшееся по моей команде тихое лежбище, доктор перевел заинтересованный взгляд на меня и азартно произнес: – Дайте-ка я угадаю… Женский истребительный батальон?

– Почти, – чуток смущенно буркнула я в ответ. – Педагогический институт. Доктор, можно вас на два слова?

Мы вышли в коридор, откуда я вернулась к Зяминому ложу буквально через минуту, в существенно улучшившемся настроении. Братец же, который не слышал нашего с доктором короткого разговора, был мрачен.

– Все, Индюха, мне конец, – зловещим шепотом произнес он. – Отсюда я уже не выйду.

– Завтра же выйдешь! – возразила я. – Я уже договорилась с доктором, если все будет хорошо, тебя к обеду выпишут. Я за тобой приеду.

– Хорошо не будет, Индюха! – мрачно возразил брат. – Гадский спринтер спер наш список.

Я не сразу поняла, о каком гаде и о каком списке он говорит, и глупо хлопала ресницами, пока Зяма не продемонстрировал мне клочок бумажки, зажатый в побелевшем кулаке. Это был похожий на почтовую марку обрывок клетчатого листочка, из каких сшит мой дежурный блокнот.

– То есть ты хочешь сказать, что тот бегун не просто так наскочил на нас, как бешеный заяц? – уточнила я. – Он хотел украсть листок со списком шкафовладельцев?

– Хотел и украл, – Зяма кивнул и поморщился.

– Лежи тихо, – я поправила на лбу брата резиновый пузырь со льдом.

– Да убери ты эту гадость! – Зяма дернул головой и застонал.

– Хорошо, – я послушно взяла грелку-холодилку и машинально приложила ее к собственному разгоревшемуся лицу.

Кто-то радостно хихикнул. Я убрала с лица пузырь, закрывающий мне обзор, и обвела ледяным взглядом Зяминых соседей.

– Лечитесь, девушка, лечитесь! – приветливо улыбнулся мне румяный мужик с забинтованной головой. – Можете даже прилечь тут, мы потеснимся!

Мужики согласно заржали. Я демонстративно взвесила на руке холодный пузырь и замороженным голосом безадресно вопросила:

– А вот кому черепно-мозговую травму усугубить?

Неуместное веселье засохло на корню.

– Кстати, о травме, – я вернулась к конспиративной беседе с братом. – Кто тебе дал по башке? Бегун – похититель списка?

– Не поверишь, не знаю! – сокрушенно ответил Зяма. – Побежал-то я вдогонку за гадом, свистнувшим нашу бумажку, но видеть его не видел, потому как задержался со стартом. Мерзавец ушел с большим отрывом, и мне его все время что-то загораживало: то машины, то кусты… Я ориентировался на топот, влетел в парк – весь в мыле, глаза потом залиты, а он за дуб метнулся… Ты видела этот дуб?

– Совершенно лукоморский! – кивнула я.

– Вот именно! Там не один бегун, а вся легкоатлетическая сборная России могла спрятаться, вместе с тренерами и массажистами! – Зяма не выдержал взятого тона, сорвал голос и поник. – В общем, не знаю я, кто меня треснул и чем. Может, действительно обухом.

– Ну да, за тем дубом не один топор, а целую скобяную лавку спрятать можно было, – поддакнула я.

Зяма посмотрел на меня, как обиженный мальчик.

– Ладно, Зямка, не горюй! – смягчившись, сказала я. – Голова твоя до свадьбы заживет, а по поводу списка ты не беспокойся, я что-нибудь придумаю. В крайнем случае, еще раз съезжу к добрым теткам на музфабрику, общими усилиями восстановим утраченную информацию.

– Ты только не говори им, что я в больнице лежу! – встрепенулся Зяма.

– Почему это?

– Ой, знаю я добрых теток! – скривился братец.

Ничуть не сомневаясь в том, что ловелас Зяма к тридцати двум годам узнал множество разных теток, как добрых, так и не очень, я молча ждала продолжения.

– Через полчаса после твоего ухода они прибегут сюда, чтобы засыпать меня соболезнованиями, цветами и апельсинами! – предсказал он.

– Цветами и венками тебя засыплют, если я не найду «Хельгу»! – сочла нужным напомнить я. – Раз уж ты сам вынужденно исключен из процесса, не мешай мне делать то, что я считаю нужным. Конечно же, я расскажу фабричным теткам о твоей трагической участи, иначе они не захотят мне помочь! Так что готовься давиться апельсинами! До завтра!

Я чмокнула братца в щечку, водрузила на его бледное чело булькающий пузырь и удалилась, расправив плечи так, словно на них не лежало бремя ответственности за судьбу непутевого братца. Впрочем, мне и самой несладко придется, если Пантюхин не получит свой шкаф в назначенный срок!

Кстати, а пантюхинцам-то впору обидеться: неизвестные злоумышленники нагло обошли их на повороте! И «Хельгу» утащили из-под носа, и Зяму уложить в больницу не дали, сами справились…

– Это надо обдумать! – сказала я себе. – Может, попытаться обратить пантюхинских орлов в союзники?

Обдумать мне надо было много чего, поэтому я влезла в маршрутку и поехала к себе на Бейкер-стрит. То есть домой.

– Индюшечка! – обрадовался папуля. – Как раз к обеду! Кушать будешь? Я калмыцкий супчик сварил, очень вкусный. А Зяма где? Вы вроде вместе уходили?

Засыпая меня вопросами, папуля споро накрывал на стол, гремел тарелками и кастрюльными крышками, резал хлеб и зелень, так что лица моего он не видел.

– Зяма? Зяма обедать не придет, – ответила я, старательно стирая с физиономии выражение тревоги и озабоченности.

– Ничего, я ему на ужин супчик подогрею, – сказал папуля.

– Ужинать он тоже не будет.

Я заранее, еще по дороге домой, придумала правдоподобную версию Зяминого затяжного отсутствия: