Я вздрагиваю.

– Не делай так, это вредно, – на самом деле меня просто раздражает звук.

Нолан громко вздыхает и говорит:

– Я думал… о нас. У нас есть Харпер, и она чудесная… И если больше детей не будет, я это приму. Но мне не кажется, что у нас полная семья. Я хочу еще ребенка. Или двух. Или трех.

– Еще трех? – перебиваю я. – Ты хочешь четверых?

– Да, – он скидывает кожаные шлепанцы и тянется ко мне ногой.

– Мне кажется, что большая семья – это очень круто. Я всегда хотел брата или сестру. До сих пор хочу. Один ребенок – это слишком большая ответственность. Семейный бизнес… Родители стареют… И вообще, одному грустно и одиноко.

– Харпер так не кажется, – отвечаю я, – она ни разу не просила братика или сестричку. По-моему, ей нравится, что ей достается все внимание.

– Но это само по себе проблема. Ты же говоришь, что мы ее балуем. Еще один ребенок все исправит. У единственных детей всегда проблемы.

– У тебя их нет, – возражаю я, – ты совершенно нормальный.

Я замечаю свой тон. Нолан тоже замечает.

– Ты так говоришь, как будто это плохо.

– Нет, – отвечаю я, хотя знаю, что он прав. И что я иногда считаю нормальность скучной.

Почему я считаю своего мужа скучным, хотя он душа любой вечеринки? Другие всегда смеются над его шутками, особенно женщины.

– Ну, учитывая все за и против… я просто хочу еще одного ребенка. Я имею в виду… Господи… – он замолкает, и я в ужасе смотрю на него.

– Не говори так.

– Хорошо, – соглашается он. Выходит, он и правда хотел предложить завести второго ребенка на случай смерти Харпер. – Но ты же понимаешь, о чем я.

– Нет. Не понимаю. Это не причина рожать детей.

– А что тогда причина? – совершает он тактический маневр.

– Желание.

– Точно, – говорит он. – Я хочу ребенка.

Я киваю, потому что Нолан говорит об этом уже года два, если не три. По-моему, первый раз, когда он это предложил, я еще кормила Харпер, и еле удержалась от того, чтобы кинуть бутылочку со сцеженным молоком ему в голову.

– Хорошо.

– А ты что думаешь? То, что сказала Эллен? Или нет?

Я сглатываю, закидываю голову, смотрю на потолок и закрываю глаза.

– Я не знаю, Нолан. Прямо сейчас я не хочу второго…

– Но Харпер четыре.

– Я знаю, сколько ей лет, – кричу я, – но я не готова!

– Хорошо. Когда-нибудь ты будешь готова?

– Не знаю. Может быть, и нет, – я открываю глаза, смотрю на него и заставляю себя сказать правду. – Наверное, нет. Нет.

Он выглядит очень обиженным, и я вдруг начинаю ненавидеть себя за то, что я только что сказала своему любящему мужу и отличному отцу. И еще сильнее за то, чего я не сказала.

– Ладно, – Нолан отпускает мою руку, сводит колени и быстро встает, – спасибо.

– За что? – тихо спрашиваю я.

– За то, что ты рассказала это мне второму, сразу после Эллен.

Он подходит к моим корзинкам, вынимает розового слона и кидает его в правильную ячейку.

Вечером вторника я снова еду в школу на ежегодный день открытых дверей. В этот вечер родители встречаются с учителями своих детей, ходят по классам и слушают рассказ о программе.

После этого всех загоняют в аудиторию, где директор и еще парочка администраторов произносят речь о том, как прекрасна наша школа. Их цель – убедить родителей, которые и так платят тысячи за обучение, достать чековые книжки и пожертвовать еще пару баксов.

Я ненавижу общение с родителями, которое сегодня неизбежно. Это самая худшая часть моей работы. В этом году все, по понятным причинам, еще хуже, чем обычно, и, заезжая на парковку, я чувствую, что вырублюсь или меня просто стошнит от нервов. Я снова увижу Уилла. На улице очень жарко и влажно, и легче мне не делается. Как и оттого, что я сорок восемь часов ничего не ела, чтобы втиснуться в платье шестого размера, купленное специально для этого вечера.

Я паркуюсь, отстегиваю ремень и сижу под кондиционером, собираясь позвонить Гейбу и получить финальную дозу моральной поддержки. Он не отвечает, и я подавляю желание позвонить Мередит. С тех пор, как она убежала из моего дома, мы не общались. Я решила не начинать первой.

Я смотрюсь в зеркало заднего вида и остаюсь вполне довольна увиденным. Надеюсь, прыщей у меня нет, что странно, учитывая весь стресс этой недели. Я подкрашиваю губы и глаза, и тут Сидни Свонсон, другая учительница первого класса и моя лучшая подруга среди коллег, ставит машину рядом и корчит гримасу. Сидни – одна из самых веселых и солнечных женщин, которых я знаю. А между прочим, ей тридцать девять, и у нее тоже нет отношений. Еще она ростом сто восемьдесят сантиметров без каблуков, и это сильно сужает возможность выбора: она считает, что мужчина должен быть выше, даже когда она на каблуках.

Мы выходим из одинаковых «джетт» (мы купили их в одном салоне и в один день, потому что была скидка), она оглядывает меня и присвистывает.

– Ничего себе! Да Уилл сожрет собственное сердце! – кричит она слишком громко, да еще и с техасским акцентом.

Все в Сидни немного слишком – глаза, губы, завитые волосы, увеличенная грудь, резкий характер. Обычно мне все это нравится, но порой, вот как сейчас, мне хочется, чтобы она вела себя потише.

Я шикаю и нервно оглядываюсь.

– Расслабься, детка, – говорит она, – все будет хорошо.

Я говорю, что сейчас упаду в обморок.

– Ну да… выглядишь не очень.

– Не очень? Ну, круто.

Сидни хватает меня за руку и поворачивает к себе. Мимо нас проходит новый дирижер хора – мы еще не решили, будем ли его любить.

– Вот что. Слушай меня, – теперь она наконец говорит тихо, – выглядишь невероятно. Очень стройная.

Я благодарю ее, прекрасно зная, что она не имеет в виду настоящую стройность, просто говорит, что я стройнее, чем обычно. Ну и что.

Она продолжает:

– Сколько килограммов ты сбросила с пятницы?

– Почти три. И завтра они все вернутся, – я надеваю свои «рэй-баны», хотя мы стоим в тени, всего в нескольких шагах от входа, – и еще парочка дополнительных.

– Про завтра будем думать завтра, – в этом заключается вся ее жизненная философия.

Мы входим в здание и машем полудюжине коллег.

– Правда, Джози, платье страшно крутое.

Я вдруг беспокоюсь, подходит ли «страшно крутое» платье для дня открытых дверей, и тихонько спрашиваю, не слишком ли оно короткое.