— В комсомоле состояли?

— Что значит — состояла? Мне же еще нет двадцати семи. По июнь включительно взносы уплачены.

— Кто те немцы, с которыми вы познакомились? — спросил Шрагин.

— Сволочи.

— Офицер? Рядовые?

— Я о рядовых руки марать не собиралась.

— Они не предлагали устроить вас куда-нибудь?

— Предлагал один, — удивилась Юля. — Переводчицей в ресторан для летчиков. Тут, в городе.

— Что вы сказали?

— Сказала: будем посмотреть.

— Надо устраиваться.

— Зачем?

— Нужно, Юля. Очень важно знать, что думают летчики Гитлера, о чем между собой говорят, куда собираются лететь. А переводчик все это может узнать.

— Так что же, прямо вот так идти в этот их ресторан? — спросила она.

— Прямо вот так и идти… И сделать это, Юля, надо быстро. Дня через три-четыре постарайтесь сообщить, чем все кончилось. Скажете Саше, а он передаст мне. Если не выйдет, подумаем о чем-нибудь другом. Договорились? — Юля кивнула. — Ну что ж, по рукам! А теперь пошлите сюда Сашу. До свиданья.

Федорчук сел рядом со Шрагиным и выжидательно молчал.

— Кто я, ей по-прежнему неизвестно, — сказал Шрагин. — Знает она только, что мы с вами связаны каким-то общим делом. А теперь покажите мне, где спрятана взрывчатка.

Федорчук подвел Шрагина к забору.

— Глядите в щель. Видите недостроенное здание? Сюда, ближе, к самому забору, угол здания. Под ним и зарыто.

Шрагин внимательно осмотрел местность и предложил Федорчуку подумать, как без риска брать из тайника взрывчатку.

— А я уже продумал…

Федорчук провел Шрагина в маленький сарайчик, снизу доверху забитый дровами.

— Вот отсюда я сегодня ночью начну рыть подземный лаз прямо к тайнику.

— Куда будете девать землю?

— А вот туда, на грядки. У меня одна просьба: все, что связано с добычей взрывчатки и ее дальнейшим использованием, я хотел бы делать вместе с Харченко.

— Не возражаю, — отозвался Шрагин. — Как у вас с работой?

— Дымко сработал для меня надежную справочку на случай, если спросят. Ас настоящей работой, пожалуй, нужно повременить, пока выяснится, куда мне полезно идти, прихватив взрывчатку.

Все продумал этот спокойный и сильный человек. Шрагин поблагодарил его за это и ушел. Теперь Григоренко сопровождал его, идя позади.

Дверь Шрагину открыла Лиля.

— Как хорошо, что вы пришли! — шепнула она. — У нас ваш начальник адмирал Бодеккер. Его привел генерал Штромм, он сказал, что хочет лично рекомендовать вас адмиралу. А вас нет. Приведите себя в порядок и выходите.

— Хорошо.

Шрагин наскоро побрился, надел белую рубашку с галстуком и вскоре вошел в гостиную.

— Вот и господин И-гор! — крикнул генерал Штромм. — Узнаете его, адмирал?

— Как же, как же… — отозвался Бодеккер. — Мы знакомы.

— Добрый вечер, господа, — Шрагин сделал общий поклон подойдя к Эмме Густавовне, низко склонился к ее руке.

— Садитесь на диванчик к Лили, — томно сказала она.

Коньячная бутылка была уже пуста, генерал Штромм разливал в бокалы принесенное им немецкое вино.

— Как можно, господин И-гор, не торопиться домой к такой прелестной жене? — спросил генерал.

Шрагин любезно улыбнулся генералу и обратился к Бодеккеру:

— Я искал одного инженера нашего завода. Мне сказали, что он остался в городе, но где он живет — выяснить не удалось.

— Зачем вам заниматься этим? — загремел генерал Штромм. — Пусть адмирал позвонит коменданту города, и завтра вашего инженера доставят на завод. И вообще — к черту дела! И этот бокал золотого, как солнце, немецкого вина я хочу выпить за воздух нашего города, за воздух, который в эти дни стал чище.

Генерал выпил вино и, поставив на стол бокал, обнаружил, что больше никто из сидевших за столом свое вино даже не пригубил.

— Господа, в чем дело? Мой тост вам не по душе? Может, у вас в родне есть еврейские хвосты, хо-хо-хо!

Все молчали. И тогда Эмма Густавовна, не столько понимая, сколько чувствуя возникшую за столом напряженность, на правах хозяйки решила исправить положение.

— Ну зачем такие непонятные тосты? — пропела она своим воркующим голосом. — И вообще к чему за столом политика и всякое такое?..

— Непонятные тосты? — удивился генерал Штромм, оглядывая сидевших за столом.

— Я бы сказал — не совсем понятные, — заметил Бодеккер.

— И вам, адмирал? — еще больше удивился Штромм. — Из чистой вежливости в присутствии милых дам я не хотел вдаваться в подробности, но теперь я просто вынужден это сделать. В городе проводится ликвидация евреев, вот и все.

Глаза у Эммы Густавовны округлились.

— Что значит… ликвидация?

— Гнедиге фрау[2], ради бога… — генерал Штромм прижал руки к груди. — Не требуйте от меня дальнейших подробностей.

— Вы имеете в виду их выселение? — спросил Бодеккер.

Шрагину показалось, что на самом деле адмирал прекрасно знал, о чем говорит генерал, но провоцировал его сказать все до конца.

Штромм всплеснул руками:

— Боже, куда я попал! В общество наивных слепцов! Может, вы меня разыгрываете? — Он посмотрел на Бодеккера и, начиная сердиться, сказал: — Да, адмирал, выселение или, точнее, переселение к праотцам. — Он повернулся к Эмме Густавовне. — Извините, мадам.

За столом воцарилось еще более напряженное молчание. Шрагина очень тревожила Лиля, она смотрела на генерала с откровенным отвращением. Шрагин незаметно для других под столом крепко сжал руку Лили и сказал спокойно:

— По-моему, все настолько ясно, что можно перейти к другой теме.

— Браво, господин И-гор! — гаркнул генерал и налил себе вина. — Черт бы побрал моего шофера, говорил же я ему взять вина побольше.

— Я могу предложить наше крымское, — поспешно сказала Эмма Густавовна.

Шрагин чувствовал, как дрожала в его руке холодная рука Лили.

— Вы плохо себя чувствуете? — тихо спросил он.

Лиля кивнула.

— Тогда зачем вы здесь сидите? Идите и ложитесь в постель, на вас никто не обидится. Верно, господа?

— Право огорчиться мы все же за собой оставим, — прогудел генерал, окидывая взглядом тонкую фигуру Лили.

— Правда, меня что-то знобит, — сказала она.