Федерико Феллини в мастерской Джуны

Так стало на один портрет больше.

Изваял Джуну самодеятельный скульптор. И вот по какому случаю. Привезли с Украины маленького мальчика. Ребенок чувствовал себя свободно в квартире у Джуны, она отнеслась к нему с нежностью, как к сыну. Глядя на веселого подвижного румянощекого ребенка трудно было поверить, что год назад его полуживого принесли сюда на руках. За год до встречи с Джуной перенес мальчик неудачную операцию. У него была грыжа. Во время операции задели мочевой пузырь. Мальчик заболел перитонитом. Вторая операция. Воспалительный процесс остался… Летом сделали третью операцию, и заразился ребенок… дизентерией. Десять суток лежал в реанимации без сознания. Немного пришел в себя – и снова кризис, плохие анализы. В мочевом пузыре ребенка после операции осталась шелковая нитка. Ему сделали четвертую операцию, после нее поправиться не мог. Отказали почки. Было у него белка – 66, лейкоцитов – 200 с чем-то, температура постоянно 38 градусов. На поправку ребенок пошел после третьего сеанса Джуны. Когда я его увидел, привезли для профилактики. Отец мальчика – художник. Он изобразил Джуну в рост, в брюках, шагающей по черной каменной доске. Интересно все-таки, каким гипнозом обладает Джуна, оживившая приговоренного к смерти ребенка?

Евгений Евтушенко в поэме «Фуку» описывает, как его семья вместе с добровольными помощниками выхаживала сына, Тошу, пострадавшего от «цитомегаловируса».

Ребенок называл первые в жизни слова, называл тех людей, которые вырывали его из лап смерти, называл только первый слог имен, хотя его сверстники хорошо могли говорить… Среди них были английские студенты, живущие в Москве. «Тоша, – писал Евтушенко, – называл студентов Дж, Э, Ру, Мэ. А трудное имя Джуна он, как по волшебству, произнес сразу».

Я видел, как работала Джуна с Тошей, поэтому мне не кажутся преувеличенными слова наших лириков, в частности Андрея Дементьева:

Спустя несколько лет, в 1986 году, когда Андрею Дементьеву как ведущему телевидения представилась возможность рассказать о своей героине с телеэкрана, он утратил дар образной речи и на вопрос зрителей ответил совсем не так, как написал в процитированных стихах…

* * *

Год заканчивался. Лаборатории не было. Бумаги перемещались из одной канцелярии в другую.

– Хочу работать с аппаратурой!

Таким было новогоднее желание Джуны Давиташвили в канун 1982 года. Ее страстное желание сбылось через десять месяцев. В новом году. О нем – следующая глава.

где рассказывается о переговорах по телефону, начатых с президентом академии, на которого автор возлагал большие надежды; а также о начатых приятных хлопотах и поисках домов для лаборатории, хотя ни переговоры, ни хлопоты не приближали к желанной цели, в результате чего автор сочинил басню «Лев и Волк»; о неожиданном испытании Джуны в центре биофизиков в Пущино, которое она с успехом выдержала, что удостоверяет под протоколом подпись младшего научного сотрудника, поскольку старшие не отважились; и о многом другом, что привело физиков в подвал, куда вызвали Джуну, которую в конце концов зачислили в штат академии, не кем-нибудь, а «с.н. с», то есть старшим научным сотрудником…

Чем больше занимался я проблемой, тем чаще думал, что только президент «большой академии», только такой человек как Анатолий Петрович Александров, обладающий высшей властью в науке, мог бы как-то изменить «общее мнение», противостоять несправедливости, положить конец всем выдумкам, устным и печатным, распространявшимся вокруг имени моей героини. Третий год изо дня в день лечила она у себя дома и в больницах, и в то же время вроде как бы ее и не было в Москве, хотя прописку и отличную квартиру в центре получила.

Но чтобы президент мог помочь, он должен увидеть этот «таинственный феномен».

– Не могли бы вы, как обещали, посмотреть… – начал я очередной раунд телефонного поединка в новом году.

– Я к этому отношусь скептически, – миролюбиво ответил президент, вернув меня на исходную позицию, словно и не обещал посмотреть то, что меня так волновало. Я понимал: никакие случаи исцеления его не убедят, все эти случаи соотнесутся с психотерапией, гипнозом… Но ведь засветка пленки была!

Рассказываю про эту засветку, но чувствую, что и эти мои слова не убеждают молчащего на другом конце провода главу науки.

«Какие еще могут быть аргументы? – думаю про себя. – Общечеловеческие!»

И выкладываю их:

– Ведь жалко человека, так старается, все силы отдает людям, а все без толку: говорят – мистика и шарлатанство…

– А вам не кажется, – с металлом в голосе вдруг заговорил президент, – что я тоже живой человек. Это не моя специальность! Медики ею занимаются, это их дела.

– Не занимаются они!

– Выберу время – посмотрю, – вот так закончил президент первый в новом году телефонный разговор.

Я встречал его с мечтой, что вскоре особняк во Вспольном переулке, принадлежавший некогда барону, перейдет к физикам.

Но дни шли, а никто не спешил оформить ордер на этот особняк. Побывал в нем даже директор института, он же вице-президент академии, который выкроил время, чтобы приехать в переулок и осмотреть дом.

– Он проникся, – кратко, с подобострастием резюмировал впечатления шефа будущий заведующий лаборатории, сообщив мне об этом визите.

С художником Ильей Глазуновым

Встретилась еще одна бюрократическая трудность. На какую должность зачислить Джуну? Работая при поликлинике Госплана, она числилась по штатному расписанию – «экспертом». В штатах Академии наук была возможность изыскать для нее должность «старшего инженера», но после «эксперта» тщеславная целительница не хотела быть инженером, даже старшим. «Никаких младших лейтенантов!»