Наполнены пушкинские письма и вопросами о детях (за шесть лет замужества Наталия Николаевна родила четырех детей). Вероятно, заботливая мать писала ему о них много и подробно. Вот один из ответов: «Что касается до тебя, то слава о твоей красоте дошла и до нашей попадьи, которая уверяет, что ты всем взяла, не только лицом, но и фигурою. Чего тебе больше? Прости, целую вас и благословляю... Говорит ли Маша? Ходит ли? Что зубки? Саше подсвистываю. Прощай».

Были в этих письмах и нежные упреки в кокетстве «с целым дипломатическим корпусом» – мадонне поэта всего-то двадцать с небольшим, она веселится от души, искренно рассказывает мужу о своих шумных светских успехах. «Будь молода, потому что ты молода и царствуй, потому что прекрасна!» – отвечает он. За кокетство и вальсы с императором, обещает «отодрать за уши весьма нежно». И благодарит за молитву за него и детей: «Хорошо, что ты молишься на коленях посреди комнаты... Авось за твою чистую молитву простит мне Бог мои прегрешения!»

Но Наталия Николаевна писала ему не только о детях и балах. Она интересовалась его делами, сочинениями, творческими планами и задумками. Он не обсуждал с нею в подробностях планы романов и поэм – хватало разговоров дома, бесед с Вяземским, Плетневым, Жуковским... Но только ей одной он пишет о сокровенном: «Я работаю до низложения риз, держу корректуру двух томов „Истории Пугачева“ вдруг, пишу примечания» (письмо от 26 июля 1834 года).

Самым важным доказательством внимания Наталии Николаевны к делам мужа считаются письма поэта к ней из Москвы 1835–1836 годов. Здесь – и об издании «Современника» и рассказы о репетициях в Москве гоголевской комедии «Ревизор». Наталья Николаевна выполняла редакционные поручения мужа и давала разъяснения цензурному комитету. С ней же поэт делился планами работы в архиве.

Наталия Николаевна помогала мужу приобрести необходимое количество бумаги для печатания журнала. В ее письмах к брату Дмитрию Николаевичу Гончарову по поводу «бумажной сделки» Пушкина есть строки: «Прошу тебя, любезный и дорогой брат, не отказать нам, если наша просьба, с которой мы к тебе обращаемся, не представит для тебя никаких затруднений и ни в коей мере не обременит». (18 августа 1835 года) Она пишет «мы», «наша» просьба, несомненно, не отделяя себя от поэта ни в чем.

Любимой сестре в просьбе отказано не было, и уже в следующих письмах она указывает брату конкретные сроки поставки бумаги и пишет о сердечной благодарности ему Александра Сергеевича.

Часты в письмах к старшему брату и просьбы о деньгах: подрастали дети, нужно было содержать большой дом для большой семьи. С осени 1834 года с Пушкиными вместе жили сестры Наталии Николаевны, Александра и Екатерина.

Как могла, Наталия Николаевна пыталась уберечь мужа от тягот и «мелочей жизни». «Я откровенно признаюсь, – пишет она брату, – что мы в таком бедственном положении, что бывают дни, когда я не знаю, как вести дом, голова идет кругом. Мне очень не хочется беспокоить мужа всеми своими мелкими хозяйственными хлопотами, и без того я вижу, как он печален, подавлен, не может спать по ночам, и, следственно, в таком настроении не в состоянии работать, чтобы обеспечить нам средства к существованию: для того, чтобы сочинять, голова его должна быть свободна. Мой муж дал мне столько доказательств своей деликатности и бескорыстия, что будет совершенно справедливо, если я со своей стороны постараюсь облегчить его положение». (Н. Н. Пушкина – Д.Н. Гончарову, июль 1836 года).

Не правда ли, понятно, отчего сам поэт восклицал: «Женка моя прелесть, не по одной наружности». Не только физическую красоту угадал в ней Пушкин, но и красоту душевную.

25 сентября 1832 года он пишет ей: «Какая ты умненькая, какая ты миленькая! Какое длинное письмо! Как оно дельно! благодарствуй, женка! Продолжай, как начала, и я век за тебя буду Бога молить».

А спустя два с половиной года после венчания, он пишет ей строки, которые многие тоже знают чуть ли не наизусть. Это – его признание в правоте собственного мнения. Его Натали не просто красавица, его Натали так же великолепна духовно!

«Гляделась ли ты в зеркало, и уверилась ли ты, что с твоим лицом ничего сравнить нельзя на свете – а душу твою я люблю еще более твоего лица».

В одном из писем поэта есть и такое признание жене: «Я должен был на тебе жениться, потому что всю жизнь был бы без тебя несчастлив».

История любви Пушкина к Натали – история сбывшегося счастья. Короткого, но прекрасного. Поэт, наверное, внутренне ощущал, что за это счастье когда-нибудь придется непременно расплатиться – слишком велико оно было!

Он без остатка растворился в ее прелестном образе, он доверял ей как самому себе, а может быть, и больше! Он нашел в действительности то, о чем так долго мечтал (удел для поэта редкий!!!) – и не просто нашел! Мечта, воплотившись в реальность, принадлежала ему. И это не могло быть вечным. Ну, никак не могло...

Долли Фикельмон снова настойчиво пишет в дневнике:

«Поэтическая красота г-жи Пушкиной проникает до самого моего сердца. Есть что-то воздушное и трогательное во всем ее облике – эта женщина не будет счастлива, я в том уверена!»

Это ли не пророчество?

«Сейчас ей все улыбается, – пишет Дарья Федоровна, – она совершенно счастлива, и жизнь открывается перед ней блестящая и радостная, а между тем голова ее склоняется, и весь ее облик как будто говорит: „я страдаю!“ Но и какую же трудную предстоит нести ей судьбу – быть женою поэта, и такого поэта как Пушкин!»

Ну и, наконец, снова дневниковые строчки Фикельмон, назвавшей Натали «совершеннейшим созданием творца».

«Госпожа Пушкина, жена поэта, пользуется самым большим успехом; невозможно быть прекраснее, ни иметь более поэтическую внешность, а между тем, у нее не много ума, и даже, кажется, мало воображения».

Далеко, далеко не все – и друзья, и враги поэта, и люди безразличные к нему, могли и хотели рассмотреть в Гончаровой прекрасную душу. Это относится и к потомкам, и к современникам Пушкина и его жены... Даже Вяземский, всегда чуть влюбленный в жену своего знаменитого друга, писал уже после гибели поэта в одном из частных писем: «Пушкин был прежде всего жертвою (будь сказано между нами) бестактности своей жены и ее неумения вести себя». Ответом князю Вяземскому служат слова поэта: «Конечно, друг мой, кроме тебя в жизни моей утешения нет, – и жить с тобою в разлуке так же глупо, как и тяжело». (Письмо к жене 1833 года.)

Есть много книг и статей о том, что в последние месяцы перед дуэлью семейное согласие в доме Пушкиных было нарушено частыми ссорами. Это неверно. Один из посетителей дома Пушкиных долго вспоминал картину, которую он увидел «через отворенную дверь кабинета поэта, прежде чем его провели туда: Пушкин сидел на диване, а у его ног, склонив голову ему на колени, сидела Наталия Николаевна. Ее чудесные пепельные кудри осторожно гладила рука поэта. Глядя на жену, он задумчиво и ласково улыбался...»

Удивительно, но несмотря на всю напряженность и душевную тяжесть преддуэльных месяцев, поэт так тщательно оберегал покой своей Мадонны, что она не смогла догадаться о надвигавшейся опасности...