Родственников отца он тоже поставил на место, но об этом как-нибудь в другой раз. И то если Нест захочет. А то зачем слушать про чужие дрязги?

Оставался отец. Научившись складывать буквы в слова, Ронан начал читать взахлеб. Привлекали его не библейские истории для детей, которые подсовывала родня, и даже не авантюрные романы, а пособия по семейному праву. Он искал способ развести родителей. Бывают же чудеса, и вдруг отыщется какой-нибудь параграф, какой-нибудь прецедент, который вызволит мать из неволи. Повзрослев, Ронан зачастил в лондонский квартал Темпл, рылся в столетних судебных записях и возвращался домой по локоть в пыли и чуть не плача от разочарования.

Отец не мешал его занятиям. Наоборот, радовался, что сын пойдет по судейской дорожке и со временем нахлобучит белый парик адвоката. Зачем ему волноваться? Жена была его собственностью, с которой он волен обращаться так, как сочтет нужным. И никакие законы не ограничивали его власть, разве что предписывали бить жену палкой не толще большого пальца. Если она что-нибудь заработает, он мог отнять ее заработки, а если сбежит, вернуть силой. Он может сделать с ней все что угодно, если только это ее не убьет. А убивать ее он не собирался.

В их обстоятельствах развод был невозможен. Для развода требуется измена, да еще с такими отягчающими обстоятельствами, о которых Ронан не мог поведать Агнесс и сам до конца их не понимал. Но какая разница? Отец был примерным семьянином. Из своей конторы он возвращался прямиком домой, разве что задерживался на заседании какого-нибудь религиозного общества.

…При этих его словах у Агнесс кольнуло в сердце, но она отогнала подозрение, потому что не готова была его принять.

А Ронан продолжал говорить тихо и безнадежно о том, что измене неоткуда было взяться, а без нее дорогостоящая, затяжная и постыдная процедура развода не могла даже начаться.

Оставалась последняя надежда – раздельное проживание. Церковный суд порою разрешает супругам жить порознь, хотя жениться повторным браком они уже не могут. Ну и не надо. Ронан сильно сомневался, что после такого опыта матушку еще раз потянет на матримониальные приключения. Она и так вздрагивала от любого громкого звука, а наутро после того, как муж посещал ее спальню, тихо плакала у себя и не спускалась в гостиную до полудня.

Нужно подождать, уговаривал ее Ронан. Скоро ему исполнится двадцать один год, он станет совершеннолетним и сможет о ней позаботиться. Увезет ее подальше – в заснеженные канадские леса или в прерии Дикого Запада, в индийские джунгли или африканскую саванну. Увезет туда, где отец до них не доберется, откуда не экстрадируют в Англию, где, быть может, даже не знают о существовании такой страны! Нужно лишь набраться терпения, подождать. Он добьется разрешения на разъезд. Вырастет и добьется.

Но откуда же ему было знать, что отец втайне желает того же самого? И что он, нелюбимый сын, подкинет отцу козырную карту?

Потому что, если бы не Ронан, мать не лишилась бы рассудка. Это он во всем виноват. Он, и никто другой.

После все услышанного Агнесс уже не удивляло, что бедняжка сошла с ума. Вот то, что она сошла с ума так поздно, – это и правда странно. Какой надо обладать выдержкой! И вряд ли Ронан виноват в ее болезни, так что нечего на себя наговаривать.

Но его было не переубедить. Кто же тогда виноват, если не он? Именно он потащил ее к морю.

Отец признавал целительную силу воды и даже приобрел дом неподалеку от Харроугейта, йоркширского курорта, славного минеральными ключами, но никогда не вывозил семью на приморские курорты. Вот уж где рассадник греха! Начать с того, что мужчины в подпитии любят поплескаться в волнах нагишом, а вид джентльмена без кальсон нанесет любой даме непоправимый духовный урон. Добавить крики гадалок и взвизгивание певцов, загримированных под негров, призывные вопли торговцев рыбой и рев ослов, на которых катают ребятню, и в сумме получится такая какофония, что даже у мужчины закружится голова. Что уж говорить о женщинах, склонных к безумию по самой своей природе. От приморской суматохи у них может сдвинуться матка и блуждать по телу, приводя их в исступление. Кто пожелает своей жене такую участь? Правильно, никто. Она не должна увидеть море. Никогда.

И как раз поэтому Ронан решил, что море она обязательно увидит. Раз отец что-то сказал, надо поступить наоборот. До сих пор эта стратегия отлично срабатывала, но внезапно потерпела крушение, да такое, что обломками задело всех.

В конце апреля отец в очередной раз уехал по делам, на этот раз далеко и надолго. А буквально через день после его отъезда в таунхаус через стену въехали молодожены – мистер и миссис Холилокс. Горничная принесла Ронану визитку миссис Холилокс. Ей не терпелось познакомиться с соседями, тем более что она видела, как Ронан с матерью гуляют по обсаженной деревьями площади перед домом – такая элегантная пара! О странностях новой соседки ей, видимо, еще не успели наболтать. С виду же матушка Ронана производила впечатление спокойствия и сдержанности.

Сначала женщины встретились за чаем, причем говорила в основном белокурая пышка миссис Холилокс – о Сезоне, о конных прогулках в Гайд-парке, о том, как трудно найти горничную, которая не носит серьги и не прячет кавалеров в кладовой. Соседка молчала, а миссис Холилокс сияла от радости, не забывая налегать на тарталетки. До чего же приятно, когда с тобой соглашаются, да еще и так последовательно! Новая подруга пришлась ей по душе, и уже в следующую субботу молодожены пригласили Ронана с матерью прокатиться в Брайтон. Для купания холодновато, но ведь можно просто побродить по пляжу и, самое главное, осмотреть Королевский павильон – любимое детище Георга IV, восточный оазис на английском побережье.

Ронан вцепился в приглашение. Еще бы, такая возможность увидеть море! А также нарушить отцовский запрет, возможно, даже безнаказанно.

В субботу утром все четверо заняли места в глянцевом, только что из мастерской, экипаже Холилоксов – мужчины сели спиной к лошадям, дамы удобно расположились на плюшевом сиденье. Карета тронулась с места и остановилась уже в Брайтоне, возле Королевского павильона.

Через полчаса мать Ронана сошла с ума.

Пока они осматривали Королевский павильон, она успела уйти. Он отвернулся буквально на минуту – а ее уже не было рядом. Ронан метался по улицам и выкликал ее имя, останавливал прохожих и наконец услышал, как с пляжа доносится улюлюканье. Он заметил толпу и побежал со всех ног, чувствуя, каким вязким вдруг стал песок и плотным воздух, как трудно двигаться вперед, когда перед глазами стоит видение – ее тело, вымытое волнами на берег. Но мать была жива, и это самое важное. Ничего, что она повредилась в уме и срывала с себя одежду под гогот зевак. Ничего, что кричала, но не словами, а как испуганное животное. Лишь бы только жила. Все равно какая.

В Лондон они с матерью возвращались в наемной карете, которую снял для них мистер Холилокс, «дабы стесненное пространство и присутствие посторонних лиц не повредило больной». Проще говоря, чтобы она не погрызла обивку в их новеньком экипаже. И не укусила, а то истерички на всякое способны.