Подумал: «О, кальмары мне братья, надо бы взять пару выходных и отдохнуть как следует!»

Он зашагал к дому.

Пожелтевшие листья опадали с лиан и ложились под ноги. Чей-то малыш сорвал с гибкой плети алые ягоды, и, наигравшись, бросил. Теперь они, раздавленные, живописным пятном краснели на кремовой полоске тротуара.

Из ближайшей двери прихрамывая вышел немолодой мужчина. Разложил на плитках крупные плоские штуковины в форме перевёрнутых блюдец. Пощёлкав пультом, отправил роботов наводить порядок: собирать листву и протирать дорожку.

Одно блюдце обиженно пискнуло, не трогаясь с места, оно хотело отвертеться от работы. Программисты рифов резвились вовсю, награждая бытовую технику индивидуальным характером. Новомодное мнение утверждало: любые отношения, даже между человеком и техникой, должны быть сотрудничеством, а не электронным диктатом.

Старик, кряхтя, наклонился к блюдцу, погладил его по выпуклому верху. Блюдце радостно подпрыгнуло и бросилось догонять свою команду.

Человек переглянулся с Валевским, тот кивнул понимающе. Человек пожал плечами, развёл руками: «Что ж!» — и, подволакивая ногу, скрылся в здании.

На экране уличного о-визора супружеская пара с пылесосом на коленях рекламировала маленького друга и помощника, их пылесос вполне натурально и к месту издавал вздохи удовольствия. Такие сюжеты стали привычными. Пресса сообщала о случаях отказа такси вести пассажиров, не расположенных рассказать машине хоть немного о том, как прошли выходные.

«Надеюсь, не дойдёт до того, что начнут капризничать омега-тэ, размечтавшиеся порезвиться в кампании кашалотов?» — подумал Валевский.

Ему не хватало общества инсуба, но Полосат Счастливый снова был на попечении Валевского и, значит, в ближайшие сутки ждать друга не приходилось.

Из головы не шёл пропавший племянник, заплаканная сестра, война на поверхности…

Не в силах оставаться в четырёх стенах, аналитик решительно подхватил беспечного Полосата, помешав тому вдохновенно вылизывать розовым языком рыжие лапы. Затолкал в корзинку, туда же положил запас корма для кити и, выбирая между гостиницей для животных и соседями, шагнул на порог квартиры старых супругов с просьбой позаботиться о маленьком толстяке до его возвращения.

* * *

Сеанс у Оракула может длиться от одного часа и до бесконечности. В рифах много шутят на эту тему.

Оракула почитают, в особую силу предсказаний Оракула верят посетившие его, и эта вера — одна из немногих, владеющих умами подводников. Отдельные люди утверждают, что помнят все слова Оракула. Но большинство не помнит и малой части: срабатывает эффект сновидения, когда с пробуждением всё пригрезившееся забывается. Несмотря на такие смутные вводные, все вопрошавшие возвращаются с уверенностью, что Оракул повлиял на их жизнь, а откровения Оракула просветлили…

Странно, как мало нужно людям для веры: всего-то электронная база данных за двести лет существования Колоний, умеющая слушать бред взъерошенного клиента. И отвечать, причём, весьма туманно, — уж в этой части слухи не врут.

Главное правило, которое передаётся из уст в уста: самый важный вопрос задавать сразу. Тогда есть шанс запомнить ответ или даже напутствие Оракула. Все следующие вопросы человек задаёт уже в полусонном состоянии, следуя странной инструкции рядом со входом в «Жемчужину мира». Считается, ответы остаются в подсознании, подспудно влияя на решения человека. Невозможно ни проверить, ни опровергнуть это — налицо новая религия, придуманная для своих нужд самым интеллектуальным обществом, когда-либо населявшим планету.

Валевский, поминая всех кальмаров и недовольный собой, проследовал через совершенно тёмный зал, подсвеченный лишь бегущими по твёрдому гладком полу цветными сполохами, указующими путь искателю истины.

«Небось, хвалёный Дом Оракула занимает всего-навсего один из внешних тоннелей в оболочке рифа, — думал он. — Таких тоннелей — сотни километров, самое дешёвое и невостребованное пространство, потому как внешнее, и годно разве что для баз утилизации…»

…И выпал из темноты в океан света, и завис, ничего не касаясь, в лучезарной пустоте.

Он не знает, сколько висел, нежась в ласковом тепле, не чувствуя ни верха, ни низа. Не хотелось выходить из состояния покоя и безмятежности. Но вот зазвучал женский голос, заботливый и спокойный, совсем не электронный, живой, — Валевский был уверен, что слышит дыхание, сопровождающее человеческую речь. Где-то рядом и вокруг ритмично билось что-то, словно сокращалось, пульсируя, большое сердце.

Как мать говорит младенцу, — заботливо и нежно, — голос сказал:

— А теперь мы вернёмся в колыбель…

После пробуждения Валевский долго помнил эту первую фразу. Он был уверен, что в подсознании всплыл слышанный в младенчестве голос матери. И берёг тепло, разливавшееся у него внутри при одном воспоминании о безусловной, всепоглощающей любви, ничего не ищущей взаймы…

…Он ощутил себя внутри жемчужной раковины. Сияющие перламутровые створки сомкнулись, его обволокло чувство полной безопасности. Валевский слегка поворочался, устраиваясь, и свернулся калачиком. Никогда не спал в такой позе, но сейчас это было самое удобное положение, и, сложив крест-накрест руки на груди и подтянув колени, Арт блаженно закрыл глаза. Сон ли это, или сложный аттракцион, который даруется каждому подводнику в критический для него момент жизни, — всё стало безразлично. Всё отступило.

Тот же голос спросил:

— Что, мой мальчик?

— Мама… — пролепетал он.

Он не был уверен, что произнёс это вслух, скорее, подумал.

— Я с тобой, — ответил голос, — всегда с тобой, дитя моё.

— Что-то изменилось, а я не знаю, что… всё не так, — кажется, захныкал Арт.

— Знаешь. Слушай внутренний голос.

Словно растаял миракль, мешавший за внешней мишурой и декорациями разглядеть истинные Колонии. Тончайшие энергетические связи между людьми Моря слабыми паутинками тянулись на поверхность: к внешним базам. В столичном рифе Союз паутина уплотнялась, свиваясь и пересекаясь. Арт сознавал, что этот тугой клубок и есть Главное Управление. Но ещё более мощное скопление пси-энергии находилось рядом, не принадлежало ГУ и осталось неузнанным.

Таинственная хозяйка Жемчужины мира ждала. Арт понял, она ждёт ответа. И ответ нашёлся:

— Каждый второй мутировал, — произнёс, вернее, помыслил аналитик.

— Верно.

— Никто не может объяснить, почему.

— Я могу. Потом.

— Сейчас.

— Хорошо. На кортексе обнаруживаются неизученные участки. У каждого второго младенца. У кого больше, у кого — меньше. Это зоны Икс. Церебральный прогноз сделался бессмысленным. Вот вы и выросли.

— Так уже было.

— Да, так было от начала времён.