Маленький мерзавец за моей спиной, шепотом хлюпая своим непослушным язычком, царапал на бумаге: «...но, когда вода сходит, а пожар оставляет после себя пепел...»

– Бг’аво. Это гениально.

Кряжин же, дав возможность записать свой перл, продолжил:

– Каждый преступник, несмотря на преступления, которые совершает, прежде всего человек. Я веду речь не о его душевных качествах, а о физиологии. У него есть сердце – двигатель, позволяющий крови, как носителю красных кровяных телец и кислорода, циркулировать в организме. У него имеются, так же как у вас и у меня, органы размножения. Преступник по утрам просыпается и потягивается, в обед ест кашу, а вечером, устав от прожитого дня, ложится спать, чтобы отдохнуть. Все это обязывает его делать природа, в противном случае она его уничтожит. Так вот мой убийца ничем не отличался от остальных людей в физиологическом смысле слова.

Осмотреть места первых трех убийств, как я уже говорил, мне не представилось возможным. Первые два дела вообще расследовал следователь районной прокуратуры, а третье дело вместе с двумя первыми перешло ко мне в тот момент, когда осмотр был уже закончен. Но уже на четвертом убийстве, на следующее утро после его совершения, побывал я сам. И пятый, и шестой, и седьмой бланки протокола осмотра места происшествия были заполнены уже моей рукой.

И всякий раз, прибывая в квартиру к еще не остывшему трупу, я чувствовал запах, обратить на который внимания не удосужились остальные участники сформированной следственной группы. Не было ни единого чужого отпечатка пальцев ни на распахнутой мебели, в которой убийца искал деньги и драгоценности, ни на предметах домашнего обихода, разбросанных по полу, ни на входной двери. Убийца орудовал в перчатках, и все отпечатки в этой квартире принадлежали жертвам его нападений. Он представлялся почтальоном, входил, убивал, забирал ценности, а после, чтобы не произошло неприятных сюрпризов с оживанием, как в фильмах, вновь возвращался к жертвам. Я все пока правильно рассказываю, товарищ капитан?

Кряжин на меня не смотрел, однако мне нетрудно было догадаться, что он обращается именно ко мне. Типа он именовал Степаном Максимовичем или господином Шустиным, сам он был советником юстиции, капитаном же в этой машине был только я. И я ответил, не скрывая неприязни ко всему происходящему:

– Сущую правду. Вы, и только вы подметили этот запах. Даже не понимаю, как это у вас получилось. Наверное, наитие спускается с небес только к тем, кого при рождении господь поцеловал в лоб.

Подлец за моей спиной записал и эти слова. А потом вставит в свою статейку как им придуманные. Без сарказма, разумеется. Сарказм он опустит.

А Кряжин, который с каждым разом разочаровывал меня все больше, с нехорошей улыбочкой изрек:

– Господин Сидельников так иронизирует, потому что именно этот запах привел следствие к раскрытию преступления.

Я молчу, а следователь, порозовев – от удовольствия, наверное (никогда не замечал в Кряжине гордыню!), – продолжает...

– Вы наверняка бываете в общественных туалетах, Степан Максимович. Так вот, во всех четырех последних случаях в семи квартирах, где убивал злоумышленник, пахло, как в привокзальном сортире. Словно кто-то с вечера наелся на голодный желудок, а нынче утром от этого чрезмерно страдает. А между тем в этих квартирах проживали весьма чистоплотные женщины, в комнатах их жилищ было уютно и чисто, и они никогда не позволили бы такому смраду распространяться у себя.

Что бы вы сделали, господин Шустин, подумав о том, что между запахом и убийцей существует причинно-следственная связь?

Коротышка за моей спиной издал какой-то шуршащий звук – кажется, почесал висок авторучкой – и честно признался, что его мозги для решения подобных задач не приспособлены. Между тем я уверен в том, что его мозги не приспособлены и к журналистской практике. Его мозги вообще ни к чему не пригодны.

Кряжин довольно посмотрел на Шустина, перегнувшись через спинку, и тут же рассказал:

– При осмотре шестого по счету места происшествия я велел криминалисту снять отпечатки пальцев с кнопки спуска воды в унитазе. При осмотре седьмого трупа я велел сделал то же самое – и угадал. Отпечатки совпали.

– Не понял, – честно признался Шустин, и я едва не воскликнул: «Да не может быть!»

– Убийство, кем бы оно ни совершалось, – нравоучительно изрек советник, – это всегда момент волнительный. Сумятица в голове является катализатором процессов в организме, на первый взгляд с головой никак не связанных. Кто-то от волнения потеет, другие начинают чувствовать чудовищный голод, мой убийца имел слабость кишечника. И всякий раз, убивая, чувствовал потребность взобраться на унитаз. Вы когда-нибудь вытирали задницу в перчатках, господин Шустин?

Последнее мне понравилось. «Вы когда-нибудь вытирали задницу в перчатках, господин Шустин?» Этакий диалог уставших от джигитовки поручиков в офицерском клубе. Но самым потрясающим была реакция господина Шустина на этот явно риторический вопрос.

– Нет, – подумав, ответил он, – не вытиг’ал.

– Убийце и в голову не приходило, что после его ухода останется характерный запах, который явится связующим и недостающим звеном в цепи умозаключений следователя, – сказал Кряжин, выбросил окурок в окно, закрыл его, и я с наслаждением почувствовал, что в салоне стало теплее.

– И что было дальше? – не унимался Шустин, хотя теперь даже собака с посредственной дрессировкой догадалась бы, что дальше было.

– Все просто, – хмыкнул советник. – Я попросил криминалистов отождествить обнаруженные на кнопке сливного бачка отпечатки с личностью, которой они принадлежат. В дактилоскопической базе ГУВД они не значились, и тогда я велел сделать запрос в паспортно-визовую службу. Видите ли, Степан Максимович, Москва – проходной двор населения Евразии. И в том, что отпечатки в туалетах жертв совпали с отпечатками пальцев пана Соина с Украины, любезно предоставившего их при прохождении паспортно-визового контроля за полгода до первого убийства, нет ничего удивительного.

Помолчав, вероятно, для того, чтобы дать возможность Шустину оценить событие, советник вздохнул, добавил:

– Вот такое значение в жизни убийц и следователей порою имеют мелочи.

Кряжин велел мне остановиться у дома на улице Асеева и развернулся к Шустину:

– Надеюсь, вы понимаете, что ни о каком доверии не может быть и речи, пока не доказано отсутствие вашей вины в дерзком разбое на Знаменке? Так где стояла ваша машина, когда Миша направился к дому?

Хочу молча выразить свое недовольство всем происходящим. Надеюсь, Кряжин видел кислую мину на моем лице.

Шустин засуетился и место, где ждал Мишу, показал не сразу. Кряжин отнес это за счет волнения – вряд ли журналист участвовал в подобных мероприятиях, именуемых в мире оперов и следователей «проводками».

Но, когда сориентировался, Шустин запел соловьем. Он показал, как стояла его машина, как он поворачивал зеркало заднего вида, чтобы подъезд, поглотивший Мишу, был у него перед глазами, рассказал, как надиктовывал в диктофон свои мысли, теперь кажущиеся ему наивными, и даже стал проявлять способность к оперативной работе, предполагая, в какую именно квартиру заходил Миша.