Надежде стало как-то зябко, будто в теплый августовский денек на нее дохнуло декабрем.

По всему выходит, что, когда они с Павлом беседовали в питейном заведении, кто-то внимательно прислушивался к их разговору.

Не просто кто-то — а убийца.

Тот самый Выборгский маньяк, про которого пять лет назад писал покойный корреспондент. И который, судя по всему, снова начал собирать свой кровавый урожай…

Но вот что не давало Надежде покоя: как сказал участковый, маньяк — он на то и маньяк, что убивает без толка и без смысла. Или, по крайней мере, смысл его преступлений непонятен постороннему человеку. А Ячменного он убил со смыслом: чтобы заткнуть ему рот и уничтожить собранную им информацию.

А что это значит?

Это значит, что информация была. Или, по крайней мере, могла быть, так что убийца поверил в ее существование. Выходит, что и в тех, прежних, убийствах пятилетней давности был какой-то смысл. Если можно говорить о смысле применительно к такому ужасному поступку, как убийство человека.

Только смысл этот был непонятен никому, кроме самого убийцы. И сейчас, возможно, он убил Павла Ячменного, чтобы сохранить этот смысл в тайне.

Надежда, задумавшись, давно уже углубилась в лес, забыв о предупреждении участкового. Она шла по узкой тропинке между двумя рядами высоких елей и перебирала в уме те, прежние жертвы маньяка. Елизавета Телегина, Эрик Францевич Егер, Петр Самокруткин, Владимир Горелов, теперь она знала еще одно имя — Федор Ломакин… что общего между всеми этими людьми?

А ведь есть еще одна жертва — тот человек, труп которого нашли на железнодорожной насыпи. Тот, кого Надежда совсем недавно видела в метро, где за ним следила подозрительная парочка…

Эта жертва отличается от всех остальных.

Остальные были жителями поселка Васильки, а того мужчину до сих пор не опознали, значит, он явно не местный. Всех местных жителей сам Николай Иванович знал в лицо и по именам.

Но, несомненно, и его что-то связывало с поселком, потому что именно сюда ехал он в день своей смерти…

Тропка уперлась в груду бурелома и пропала.

Надежда удивленно огляделась по сторонам.

Со всех сторон ее окружали мрачные, молчаливые ели.

Где-то высоко над головой глухо заухала какая-то птица. Кажется, так ухает только филин, но ведь филин — ночная птица, днем он должен спать у себя в дупле… хотя вокруг было так мрачно, что с трудом верилось, что до вечера еще далеко.

Надежде стало не по себе: она не узнавала это место, да и немудрено, лес этот был ей незнаком, она ходила по нему считаные разы и никогда не удалялась далеко от хутора.

Ко всему прочему, из густого кустарника неподалеку от нее донесся громкий треск, как будто через него продиралось какое-то большое животное. Или человек?

— Ау! — неуверенно окликнула Надежда, но ей никто не ответил.

Значит, это не человек…

Помня, что главное — не паниковать, Надежда повернулась на сто восемьдесят градусов и пошла назад по той же тропинке, которая привела ее в эту чащу. Однако, пройдя по ней всего метров сто, она увидела перед собой развилку.

Прошлый раз она миновала это место в задумчивости и не помнила, в какую сторону нужно идти, чтобы вернуться на хутор.

С детства она знала, что лучше всего ориентироваться в лесу по солнцу, но солнца не было видно, его закрывали, смыкаясь между собой, густые верхушки деревьев.

Тогда Надежда приняла смелое решение и свернула направо: правая тропка показалась ей немного шире и лучше утоптанной.

Вспомнив какой-то детский приключенческий роман, прежде чем покинуть развилку, она сломала ветку на небольшой осинке, которая росла на самом пересечении тропинок.

Она прошла по выбранной тропинке примерно полкилометра, по крайней мере, так ей показалось, хотя все расстояния в лесу трудно поддавались измерению. Тропка все время заворачивала вправо, и вдруг Надежда оказалась на той же развилке, на которой она стояла десять минут назад.

В первый момент она не поверила себе, но осинка со сломанной веткой стояла прямо перед ней, как будто насмехаясь.

— Только не паниковать! — произнесла Надежда вслух, и даже звук собственного голоса показался ей зловещим.

В чаще снова громко заухала знакомая птица.

И снова в кустарнике громко затрещали ветки.

— Ну и ничего особенного! — сказала Надежда сама себе. — Раз правая тропинка не годится, пойду по левой! Ведь как-то я сюда попала, значит, тем же путем можно вернуться на хутор… а что там трещит в кустах — да может, просто ветер…

Сейчас уединенный лесной хуторок, который она покинула два часа назад, казался Надежде лучшим местом во вселенной, средоточием покоя, безопасности и уюта.

Она свернула на левую тропинку и пошла быстрее, чтобы как можно скорее выбраться из глухой чащобы в знакомые места.

Однако через несколько минут тропинка начала сужаться, казалось, что скоро она совсем пропадет среди густого подлеска.

И тут в стороне, всего в десятке метров от тропы, Надежда увидела среди деревьев широкий просвет.

Она решила, что вышла к просеке, от которой до хутора совсем близко, свернула с тропинки и чуть ли не бегом устремилась к этому просвету.

По пути ей то и дело попадались поваленные деревья, груды сучьев, колючие кусты, которые цеплялись за одежду и словно пытались задержать ее, не выпустить из мрачной чащи. Но Надежда, не сбавляя шага, пробиралась к светлой прогалине.

Правда, прогалина оказалась совсем не так близко, как подумала Надежда вначале: она шла минуту за минутой, спотыкаясь о сучья, обдирая руки о колючки, едва не провалившись ногой в чью-то нору, а просвет все маячил перед ней…

Но всему когда-то приходит конец.

Надежда раздвинула колючие ветки можжевельника, и перед ней оказалась не просека, которую она рассчитывала увидеть, но круглая поляна, со всех сторон окруженная густыми зарослями.

Посреди поляны лежал огромный серый валун, с одного бока заросший мхом. Вокруг валуна, словно по замыслу ландшафтного дизайнера, пестрели разноцветные лесные цветы. Были тут с детства знакомые иван-да-марья — сине-желтые, а внизу у некоторых несколько розоватых лепестков, значит, успел уже народиться сыночек или дочка; мелкие лесные колокольчики; неправдоподобно крупные, будто садовые, ромашки; сильно пахнущая медуница, возвышался над всеми желтыми свечками коровяк; а также вовсю цвели непонятного названия цветочки, из темно-розовых лепестков которых маленькая Надя когда-то делала «маникюр».

Цветочки смотрели приветливо, но помочь ничем не могли.

— Ничего, — Надежда попыталась самой себе внушить оптимизм, — это, конечно, не просека, но поляна — тоже хорошо. По крайней мере, здесь видно солнце, кроме того, кажется, мох на валуне растет с северной стороны…