выламывает нашу дверь и убивает Богдана голыми руками, должно было вызывать у меня кошмары на всю жизнь. Вместо этого это был один из лучших дней в моей жизни. Я до сих пор понятия не имею, кто он такой. А когда я пытаюсь вспомнить, как он вообще выглядит, то все как-то расплывчато. Когда мы махали друг другу через двор, он всегда был расплывчатым. Дима и Богдан не верили, что мне нужны очки, и только в последние два года учительница в школе купила мне их.

Даже в ту ночь, когда он освободил меня, я не могу вспомнить его лицо. То, что он был испачкан кровью, грязью и потом, делу не помогает. Но ослепляющий страх и эмоции метающийся между ним и полицией с оружием, размывают его еще больше.

Но кем бы он ни был, я знаю, что он ушел навсегда. Но я всегда буду помнить, что он сделал для меня, или, по крайней мере, что он пытался сделать для меня.

Меня больше не бьют и не угрожают чем-то худшим со стороны Богдана каждый день. Это серьезное улучшение. Но с того дня жизнь не превратилась в сказку. Сейчас мы еще беднее, чем тогда, а Дима тратит все наши деньги на наркотики и собачьи бега.

Хуже того, за последние полтора года она начала “встречаться с людьми”, мужчинами, которые приходят к нам ночью с наличными на руках и исчезают вместе с ней в комнате на короткое время.

Я не идиотка. Я молода, но понимаю, что она делает. Но она делает это не ради выживания, не ради еды и не для того, чтобы улучшить нашу жизнь. Она делает это, чтобы пополнить свою наркотическую зависимость и расплатиться с постоянными долгами перед собачьими бегами.

Я блокирую это, как могу. Но в последние несколько месяцев, когда я начала взрослеть, мужчины начали становиться.… любопытными. Глаза бегают, взгляды задерживаются дольше, чем следовало бы. Брови поднимаются в тонком вопросе, когда они не решительно отдают свои деньги Диме.

Или, что еще хуже, спрашивают прямо.

Я провожу весь день, каждый день, даже выходные, в школе или в библиотеке. Ночью я прячусь за дверью спальни, которую починила сама, и которая теперь запирается изнутри цепочкой и висячим замком, украденным в магазине.

Я все еще в аду. Но однажды я уберусь отсюда к чертовой матери. Для себя — да. Но еще и потому, что я в долгу перед человеком, который пожертвовал собой, чтобы спасти меня от Богдана.

— Нина! — Огрызается Дима. — Ешь свою гребаную еду…

Стук в дверь прерывает ее. Она ухмыляется— еще одна Павловская реакция. Ночной стук означает, что у нее в гостях мужчина. Это означает наличные, и это означает, что она может сбегать за дозой, как только закончит с этой частью.

Она бросается к двери и распахивает ее.

— Da?

— Skol’ko?” "Сколько", — ворчит мужчина.

Я быстро встаю из-за стола и поворачиваюсь, чтобы спрятаться в своей комнате.

— Пять тысяч рублей, — бросает в ответ Дима. Я мысленно пересчитываю валюту, исходя из того, что читал в финансовых книгах в библиотеке. Это около шестидесяти долларов США.

Мужчина усмехается.

— Nyet, nyet. Три тысячи.

— Четыре.

Он кряхтит и заталкивает Диму внутрь.

— Dа, хорошо.

Я бегу по коридору в свою комнату. Но потом я слышу, как он снова говорит:

— Подожди.

Я не знаю, хотя понимаю, что он обращается ко мне.

— Ты! Девочка! — он лает. — Сколько за тебя?

Я просто качаю головой и бросаюсь в свою комнату. Я ищю замок, когда слышу, как он несется ко мне по коридору. Дима кричит ему, чтобы он поторопился и пошел с ней.

— Ya bol’she ne khochu babusku! — Огрызается он в ответ, явно пьяный. Мне больше не нужна бабушка.

Мои руки дрожат, но мне удается захлопнуть замок как раз в тот момент, когда он захлопывает мою дверь.

— Эй! — Он хмыкает. - Malen’kaya shlyukha! (Маленькая шлюха).

Я стискиваю зубы.

— Я не шлюха.

Он хихикает.

— Нет? Значит, я буду у тебя первым, dа?

— Убирайся прочь!

Я слышу, его рычание. Затем, когда он хлопает по двери, подпрыгиваю затаив дыхание.

— Открой! — бормочет он. — Открой это и раздвинь для меня ноги, шлюха!

Он снова ударяет в дверь. Гвозди, удерживающие цепь на стене, начинают скрипеть. Я бледнею и отступаю. Он снова ударяет в дверь, и один из гвоздей вылетает. В панике мои глаза обшаривают комнату в поисках какого ни будь оружия, чего угодно. Но неожидано дверь полностью распахивается.

Я кричу и отступаю, когда злобный мужчина ухмыляется и, пошатываясь, входит в комнату.

— Не волнуйся, я заплачу.

— Держись от меня подальше.

— Не думаю, что смогу, malen’kaya shlyukha, — хихикает он.

Внезапно, я слышу грохот ломающейся двери в квартиру. Я слышу, как Дима кричит и вопит, а потом глубокий, громовой мужской голос говорит ей отойти.

— Gde ona? — Он лает на мою приемную мать. Где она?

Мое сердце замирает. Ужас пробегает по моей коже. Я слышу, как он топает по коридору, и съеживаюсь, когда первый мужчина раздраженно оборачивается.

— Otva ‘li!! — рычит Он через дверной проем. — Отвали, придурок!

Он двигается, чтобы закрыть полуразвалившуюся дверь в мою спальню. Но вдруг она распахивается, срываясь с петель, почти врезаяс в первого мужчину. Я ахаю, когда врывается высокий, стройный, красивый и богатый мужчина в костюме. Он оглядывает комнату темно-синими глазами, и они останавливаются на мне.

— Ты Нина? — он говорит по-английски с русским акцентом.

Я киваю, широко раскрыв глаза.

— Dа, — шепчу я.

Первый мужчина с шипением неторопливо подходит к новому.

— Кто, черт возьми…

— Не твое дело. — Новенький отталкивает первого рукой, и тот валится на пол.

— Нина, я…

— Соси хуй, ублюдок! — Первый мужчина вскакивает с пола и яростно бьет кулаком. Но высокий красивый мужчина легко увернувшись от него, хватает за воротник рубашки и снова швыряет на пол.

— Не перебивай меня, — рычит он. Затем он хмурится и поворачивается ко мне. Его лицо смягчается, хотя взгляд остается пронзительным. Он идет ко мне, но почему-то мне не страшно. Каким— то образом я знаю, что могу доверять ему-что он мой друг.

Он медленно опускается передо мной на колено и улыбается. Но потом его лоб напрягается. Протягивая руку, он откидывает прядь моих волос в сторону. Он хмурится, глядя на синяк на моем виске, подарок Димы на прошлой неделе, когда я случайно выбросила корешок от ставки.

— Откуда у тебя это, Нина? — Тихо говорит мужчина.

Я молчу. Жизнь приучила меня ничего не говорить, не показывать