Время близилось к полуночи, постоялый двор Маттео погрузился в сон, прерываемый лишь храпом гостей да фырканьем лошадей в конюшне. И только в сеннике, если хорошо прислушаться, слышались шорохи и какие-то подозрительные звуки. Сенник — просторный сарай, где хранились сено и овес, — был отделен от конюшни тонкой дощатой перегородкой, в которой нельзя было найти ни единой щели, а его дверь почему-то запиралась на прочный засов.

Разгадка этой странности находилась внутри сенника. Там удобно, не без некоторого комфорта, устроилась теплая компания, состоящая из четверых подозрительных типов. Они сколотили на скорую руку из досок стол, где стояло вино в кувшине, глиняные кружки и блюдо с закуской, — добрым куском запеченной на костре оленины — и играли в кости. Ароматные запахи свежескошенной травы и винные пары заглушали запах лошадиного навоза, мягкая подстилка в виде нескольких охапок прошлогоднего сена была очень удобна для сидения, а свет толстой восковой свечи придавал сеннику некую патриархальную таинственность и умиротворенность.

Однако физиономии игроков при ближайшем рассмотрении развеивали благостную картину в прах. Будь в сеннике де ля Шатр, он сразу бы узнал в них тех разбойников, что напали на него неподалеку от маноры Шатобрианов. Отсутствовал только Плешивый Арну; он был убит шевалье, его закопали где-то в лесу слуги Жоффрея. В схватке сильно пострадал и вожак — Бешеный Гиральд: де ля Шатр оставил ему на лбу знатную отметину в виде звезды с тремя лучами от удара «скорпионом».

У другого на месте Гиральда голова точно треснула бы, но разбойник имел поистине дубовую башку. И вообще, на нем все заживало, как на собаке. Правда, после той памятной стычки Бешеный Гиральд временами становился и вовсе невменяемым. Когда он выздоровел, то чуть не убил Жакуя, который так и не слез с дерева, чтобы помочь товарищам, и сидел там до тех пор, пока Жанна и де ля Шатр не убрались восвояси.

— …А что, братцы, может, прямо сейчас и начнем щипать господ? — спросил нетерпеливый Бернар Рваный Нос. — Они устали с дороги, плотно покушали и теперь спят, как убитые. Задвижки в комнатах сами знаете какие — плюнь и дверь отворится…

— Дурень, — кратко прокомментировал его речь Гастон Отшельник.

— Это почему?! — взвился Бернар и бросил руку на пояс, поближе к ножу.

— Потому что дурень, — мрачно сказал Гиральд. — Гастон прав. И запомни: еще раз схватишься в компании за нож — пришибу. Понял?

— Понял… — обиженно буркнул Бернар. — А чего он обзывается?!

— Объясняю. Да, господ и впрямь дорога притомила, но не настолько, чтобы дрыхнуть без задних ног. Пока все они настороже, потому как спят на новом месте. А вот когда после первого дня турнира начнутся праздники и вино по вечерам польется рекой, вот тогда мы и покинем свою берлогу. Дошло до тебя наконец?

— Дошло… — Бернар сокрушенно вздохнул и нервно потер себя руками, будто его зазнобило. — Хорошо бы взять на абордаж дамочку, которая заняла лучшие комнаты на втором этаже. Богатая, шельма. Уж у нее-то денежек — куры не клюют…

— Тронешь ее — горло перережу, — вдруг раздался чей-то грубый голос.

Разбойники вздрогнули и схватились за оружие. Голос звучал откуда-то сверху.

Заскрипели сначала петли люка в потолке, затем перекладины лестницы, и в сенник с чердака спустился мсье Маттео.

Сенник только с виду казался западней. На самом деле он имел два выхода — через чердак и под землей. Подземный ход вел в центральную часть Эннебона, поэтому при надобности разбойники исчезали, словно проваливались сквозь землю, и никто найти их не мог. О ходе знали немногие, в том числе и Бешеный Гиральд, который платил Маттео за безопасный приют частью добычи.

— Дама — моя гостья, — продолжил Маттео, поставив на доски импровизированного стола полный кувшин с вином и бросив на пол большой узел. — Так же, как и сопровождающие ее рыцари. Тронете их — больше ко мне ни ногой. А до других постоялых дворов мне нет никакого дела — то ваши заботы.

— Не сердись, — миролюбиво сказал Гиральд. — В семье не без урода. Так и у нас. Гастон просто мечтал. А от мечты до дела, как от Эннебона до Парижа.

— Вот и договорились, — ответил Маттео. — Там, — он указал на узел, — одежда для вас. Переоденьтесь и хорошо умойтесь. А то сразу видно, что вы лесные бродяги. Оружие, кроме ножей, оставьте здесь. Иначе стража герцога схватит вас, едва покажетесь на улице. И запомните — вы меня не знаете! Если кого-то из вас все-таки сцапают и всплывет мое имя, валите все на моего слугу Гуго. Он глухонемой. Скажете, что Гуго ваш сообщник; от него никто никакого толку не добьется. Все понятно?

— А то как же, — ответил Бешеный Гиральд. — Выпьешь с нами?

— Мне недосуг, — бросил мсье Маттео, уже поднимаясь по лестнице. — Хлопот полон рот. Нужно хорошо подготовиться к завтрашнему дню.

— И нам тоже… — проворчал Гиральд, когда закрылась крышка люка.

— Я когда-нибудь его убью, — злобно ощерившись, сказал Бернар Рваный Нос. — Такое впечатление, что не ты, Гиральд, наш вожак, а он. Угрожать мне вздумал…

— Он нас, похоже, за слуг держит, — наконец подал голос и Жакуй — низкорослый, кривоногий бретонец, мохнатый, как шмель; у него волосы лезли не только из-под рубахи на груди, но даже из ушей.

— Терпение, мои други, терпение, — хищно ухмыльнувшись, сказал Гастон. — Придет время, мы и мошну Маттео пощупаем. Она у него приличная. В ней немало золотых монет и от наших щедрот. Не так ли, Гиральд?

— Поживем — увидим… — уклонился от прямого ответа вожак.

Маттео, который все это время подслушивал разговор разбойников, коварно ухмыльнулся и тихо прикрыл слуховое оконце. Он знал их, как облупленных, словно мог читать мысли. Знал и был готов к любому исходу весьма выгодного для него «сотрудничества».

На Онего пришла золотая осень. В этом году она выдалась на удивление затяжной, теплой и сухой. Обычно, как рассказал Вышене мсье Адемар, в это время на острове и в окрестностях озера преобладала пасмурная погода с дождями, а ближе к зиме начинались шторма. Но пока осень баловала жителей поселения ясным солнечным небом, ветерок дул тихий и ласковый, деревья не спешили избавляться от своих праздничных золотых одежд, а уж рыбы и дичи было столько, что все это добро едва успевали перерабатывать до очередного возвращения рыбацких суден и охотников.

Рыбу солили, коптили и вялили. Но так как соль ценилась едва не на вес золота, то приходилось рыбу еще и квасить в специальных ямах, обложенных диким камнем. Перед тем как положить рыбу в «квасник», у нее убирали потроха и жабры. Рыбные слои перекладывали пахучими травками и добавляли совсем немного соли. Заполнив яму едва не доверху, закрывали ее деревянными щитами и насыпали над ней земляной холмик. Кроме этого, в яму вставляли трубу — чтобы рыба «дышала». Трубу делали из длинных древесных чурбаков; их резали пополам, выдалбливали внутри долотом, и две половинки по всей длине склеивали рыбьим клеем, для прочности обвязывая лосиными сухожилиями.