– О чем ты говоришь? – спросил он.

– Прямо сейчас… Я видела… Я чувствовала… Я ощущала… Я не знаю. Будто весь дом очень странно двигался. Я видела, что с тобой… Будто ты тоже что-то видел.

Он не мог решить, что сказать, пока обдумывал мои слова. И остановился на:

– Что же, вероятно, я заснул с открытыми глазами. Вот и все.

– Тогда почему ты вцепился в кресло так, как будто оно собиралось тебя вышвырнуть на пол?

Его щеки вспыхнули, и я поняла, что была права. Я добавила:

– Так что это было? Микроинсульт?

Хотя это было совсем неуместно. Роджер очень боялся того, что может случиться с его рассудком в старости: инсульт, Альцгеймер, старческое слабоумие. И мое предположение о том, что его худший страх начинает сбываться, стало ударом ниже пояса. Но мне было все равно. Я была напугана и раздражена. Он открыто врал мне, пытался утаить что-то, так же, как и скрывал от меня все, что происходило в прошлом семестре, скрывал до последнего. Даже если тогда я и задела его чувства, то не испытывала никаких угрызений совести.

Слова о микроинсульте подействовали. Румяные от смущения щеки вспыхнули от гнева, и он гаркнул:

– Нет, это была не транзиторная ишемическая атака, но я безумно рад, что это первое объяснение, пришедшее тебе в голову!

– Так расскажи мне, что случилось на самом деле, – попросила я. – Послушай! С нами что-то произошло. Я видела… Хлопья, как хлопья снега, только черные, как хлопья сажи. И чуяла гарь, словно от пережаренного мяса. Я ощущала… Будто дом дрейфовал в пространстве.

Роджер покачал головой и глубоко вздохнул.

– Хорошо. Я перечитывал тридцать пятую главу «Холодного дома», в которой Эстер узнает о том, что ее лицо обезображено оспой. Краем глаза я увидел что-то там, – показал он пальцем, – за окном напротив. Казалось, оно… замерцало. На самый ничтожный миг, понимаешь, и заметил я это только краем глаза. Но как только я устремил на него взгляд, окно оставалось таким же неподвижным и спокойным, как и все, что находилось по обе его стороны. Я бы принял это за обман зрения и вернулся к Эстер, если бы не приметил еще одну странность: в окнах по правую и левую сторону я видел отражение гостиной. Видел тебя, устроившейся на диване, музыкальную установку и кухонную дверь за ней. Но окно посередине, – там, где я должен был видеть себя, – оставалось пустым. Словно оконные стекла выкрасили в черный. Я никак не мог взять в толк, как такое могло случиться; какая сила может лишить окно его отражения.

Он остановился и снова глубоко вздохнул.

– Необычно, разумеется, и загадочно. И пока я сидел, размышляя над этой задачкой, пытаясь высчитать, как же должны были совпасть углы зрения и ракурс, чтобы произвести подобный эффект, я ощутил нечто иное. По ту сторону окна находилась некая сущность, смотревшая внутрь, на меня, пока я смотрел наружу. Случай, конечно, необычный, но и небеспрецедентный. Мне случалось испытывать чувство, что за дверью кабинета меня ожидает студент. И будь это незнакомец, наблюдавший за нами в окно, я бы все равно не испытывал беспокойства или исходящей от него угрозы. Я решил, что свет в окнах привлек внимание какого-нибудь припозднившегося прохожего. Но, по правде говоря, надеялся, что как только эта любопытная Варвара поймет, что ее обнаружили и что любопытствуют уже о ней, то поспешит ретироваться.

Чем дольше я смотрел в окно, тем явственней мог различить в нем нечто. Нет, не лицо нашего тайного поклонника – оно было настолько призрачно, что его было невозможно разглядеть. Издалека я видел лишь тусклое и маленькое пятно. Но был в окне и проем, арка, ведущая в длинный коридор. В этом коридоре стояла фигура – слишком далеко, слишком темно, чтобы я мог что-нибудь различить, но я видел, что она, спотыкаясь, шла вперед, вытянув по бокам руки: левой вела вдоль стены, а правая висела в пространстве. Эта картина… Она была такой далекой, едва различимой, и я не мог быть уверен, что правильно разглядел ее, и видел ли ее вообще. Я прищурился, пытаясь лучше все рассмотреть, и пока наблюдал, как фигура, пошатываясь, движется вперед, мое сердце наполнилось необъятной жалостью, смешанной с безмерным ужасом. Я не знаю, откуда нахлынули на меня эти чувства, но вторжение их было стремительным и всепоглощающим. Я не мог пошевелиться. Я мог лишь сидеть и смотреть на эту удаленную фигуру в пространстве, раскинувшемся по ту сторону окна, и с уверенностью заявляю, что видел одно целое, хотя и не в силах этого объяснить. Казалось, время влачилось – жалость и страх длились вечность, – пока ты не избавила меня от них. За что я тебе глубоко благодарен.

Он натянуто улыбнулся.

– Господи, Роджер, – сказала я. – Что сейчас произошло?

Он покачал головой.

– Затрудняюсь ответить. Синхронные галлюцинации?

– Разве это было похоже на галлюцинацию?

– Не имея большого опыта, я едва ли могу называться знатоком в вопросах подобного плана, – ответил он, – но, соглашусь, на галлюцинацию это не похоже. Но мне бы очень хотелось, чтобы это все ею и оказалось.

– И мне.

– Мысль о том, что может ею не быть, я нахожу… Пугающей.

– Да, – сказал я, – все это пугает меня до чертиков.

Я хотела продолжить обсуждение произошедшего – называй его как хочешь, – но я с трудом подбирала правильные слова. Подходящие слова. Я знала историю Дома – не так хорошо, как Роджер, но достаточно, чтобы быть уверенной в том, что не стоит искать объяснений в прошлом. Но объяснений чего? Встречи с паранормальным? Понимаешь, к чему я веду? Иногда что-то случается, и ты пытаешься найти подходящие слова, но они настолько несуразные, что отбивают всякое желание говорить. Не представляю, как тебе удается писать книги. Только над одним языком надо попотеть.

Но, несмотря на это, несмотря на сущую бессмыслицу, которая обрушилась на нас, мы изо всех сил постарались разобраться в возможных причинах того, что я окрестила Нашей Общей Странностью. В какой-то момент меня пробила дрожь, и я не могла остановиться, как будто началась лихорадка. Роджер подошел ко мне, заключил в объятия и не отпускал до тех пор, пока приступ не закончился – кажется, где-то через десять минут. Сам он был бледным в течение всего разговора, будто потерял пару литров крови.

Мы сразу же исключили радон. Мы мало что знали о нем, но были вполне себе уверены, что в списке последствий отравления этим газом не было пункта «сильные галлюцинации». Роджер предположил, что мы одновременно столкнулись с неким парапсихологическим явлением, но детали не подкрепляли эту версию. Точнее, не могли объяснить в полной мере: я рассказала ему про свои ощущения от дома. Я склонялась к призракам и привидениям, и, хотя Роджеру такое объяснение было не по нраву, он согласился, что оно было более убедительным. Только вот в истории Дома – в той, что была нам известна, – не было и намека на то, что бывший хозяин решил немного задержаться.

* * *

О родословной Дома Роджер рассказал мне как-то поздним вечером, после того, как я согласилась переехать. Мы лежали в кровати, и я что-то сказала. Не помню, что именно, но в ответ Роджер поведал мне историю. Он сказал, что она «довольно прозаична. Этот дом – одно из первых жилищ, построенных поселившимися на этом месте гугенотами. Человек по имени Жан Мишель жил в этом доме со своей семьей. Тогда дом был ощутимо скромней, чем сейчас. Как и все постройки на Фаундерс-стрит, его строили из булыжника, и занимал он примерно ту же площадь, которую сейчас занимает гостиная и прихожая». С таким же успехом он мог озвучивать документальный фильм об исторических застройках. Он продолжал: «То, что мы видим сейчас, появилось лишь спустя сто пятьдесят лет, когда праправнук Мишеля, Родерик Мишель Сирс, задумал перестроить дом предков, дабы он соответствовал его статусу самого богатого человека города. Он нанял группу рабочих, и то, что однажды было звеном в цепи однообразных каменных домов, стало самым большим и роскошным домом в округе. С момента своей постройки этот дом называли домом Мишеля. После преобразований Сирса он стал называться домом Сирса, а один местный остряк окрестил его «Тадж Мишель».