И с силой захлопнула дверь.

Роман, постояв в парадной, собрался с мыслями и спустился по лестнице. Обнаружив в углу одного из этажей закатившийся туда апельсин, он поднял фрукт и поразмыслил над тем, не стоит ли вернуться, дабы вручить его журналистке.

Нет, не стоит.

Она все равно не откроет, а если и откроет, то, с учетом ее восточного темперамента, заявит ему в лицо, что нечего изобретать поводы, чтобы снова попить на халяву чайку.

Усевшись за руль своего автомобиля, Роман кинул апельсин на заднее сиденье, завел мотор, но трогаться с места не спешил.

Наверное, и то, что рассказал упрямой девице ее дед, и то, что ему самому было известно из записей пращура, не было объективно. Все это слепки индивидуальных воспоминаний, субъективные интерпретации событий, предположения, домыслы и слухи.

Или все же однозначные факты?

Никто не знал, что же именно происходило тогда в «Петрополисе».

Или все же…

Раздался звонок мобильного; взглянув на экран, Роман увидел, что звонит отец. Он, конечно же, хотел полного отчета о достигнутых результатах.

Роман пропустил звонок, а потом, тронувшись с места, покатил в детективное агентство, где его ждал разговор с отцом.

Однако его никак не оставляла одна-единственная мысль: что же в действительности имело место тогда в номере 184 гостиницы «Петрополис»?

«Петрополис», осень 1912 года

«Ты умрешь, потому что я приду к тебе этой ночью и заберу твою жизнь прямиком к себе в ад! Твой Мефистофель».

Таково было послание, которое лежало на кровати.

Лист был белый-белый, с еле заметными водяными знаками. Антонина Величай, старшая горничная отеля, девица чуть старше двадцати лет, весьма миловидная, однако далеко не красавица, наморщила курносый, покрытый веснушками носик и не удержалась от того, чтобы не прочитать написанное.

Текст был начертан странным, витиеватым почерком, при помощи красных чернил, Антонине пришла в голову ужасная мысль: «А что, если это вовсе не чернила?»

Нет, похоже, это были все-таки чернила. Антонина, девушка начитанная и сообразительная, не стала прикасаться к листку, который покоился на огромной кровати с балдахином, которая занимала большую часть спальни номера 184, одного из самых роскошных в гостинице «Петрополис».

Номер был пропитан тяжелым ароматом цветов — роз, лилий, орхидей. Цветы — в корзинах малых и больших, разных оттенков и непременно дорогие — заполоняли весь немаленький номер, доставленные курьерами, приказчиками цветочных лавок или нетерпеливыми поклонниками.

К приезду великой певицы все было готово.

Именно чтобы принести очередную корзину с цветами — на этот раз прибывшую на автомобиле со штандартом одного из великих князей, Антонина и поднялась в номер, дабы поставить сей эксклюзивный дар на самое видное место. И, размышляя, куда бы приткнуть цветы от одного из Романовых, она прошла из залы в смежную спальню и заметила на золотистом одеяле листок бумаги.

Антонина, на правах старшей горничной, взяла на себя функции доставки корзин с цветами, потому как доверять младшим горничным было нельзя: за ними, в особенности за новенькими, требовался глаз да глаз. Могли по дурости стащить какую-нибудь мелочь, или разболтать потом за «катеньку» борзописцам из бульварных листков подробности того, кто прислал знаменитой гостье цветы.

Не хватало еще, чтобы они умыкнули пару открыток с откровенными посвящениями, которые получила певица в преддверии своего приезда в Петербург.

Ведь один из Романовых, как лично удостоверилась Антонина, в изысканных и крайне эротических выражениях, разумеется, на французском, высказывал свою страсть к великой певице.

Все с нетерпением ждали прибытия «Адриатического экспресса» с Ривьеры, где гостья ненадолго останавливалась в Великом княжестве Бертранском с камерным выступлением для членов семейства властителя карликового государства, первым выступлением после девяти лет добровольного затворничества в венецианском палаццо, где она оправлялась от нервного срыва.

Разумеется, Антонина осторожно вскрыла конверт с посланием великого князя, прочитала его письмецо, ощутила, как румянец стыда заливает ее лицо, оценила изящество слога и силу воспоминаний — ведь речь шла о неких событиях в Париже почти тридцать лет назад, когда и великий князь, и великая певица были молоды, полны страсти и готовы сочетаться морганатическим браком, — и вернула письмо туда, где оно до этого и покоилось: в букет пурпурных орхидей.

Укоров совести Антонина не испытывала, она ведь сунула нос в частную, более того, интимную переписку не для того, чтобы смаковать подробности или, боже упаси, продавать потрясающие детали этого старинного мезальянса (Романов был давно женат на немецкой принцессе и являлся отцом шестерых детей, а великая певица так никогда и не вышла замуж, располнела и жила затворницей), а чтобы быть в курсе происходящего. И не допустить очередного скандала в «Петрополисе» — отеле, в котором она работала больше года и по праву считала своим домом.

А чтобы не допустить скандала, требовалось знать о своих постояльцах буквально все. Знать и не говорить об этом, забрать тайну с собой в могилу. Ведь полученная ей информация служила только одному — возможности угодить постояльцу, к тому же столь знаменитому и богатому, как новая гостья, и не допустить досадной оплошности.

А из письма стало ясно: Романов охотно вспоминает кое-какие детали их жаркой ночи в Париже, и их сына, плод этой жаркой ночи, однако встречаться со своей прежней любовью и несостоявшейся супругой не намерен. И это значило: работники «Петрополиса» могли вздохнуть спокойно, им не требовалось устраивать тайного для общественности, и в особенности журналистов, рандеву великого князя и великой певицы.

Но если бы письмо позволило Антонине прийти к иному выходу, она бы, конечно же, доложила обо всем хозяину, Евстрату Харитоновичу, сыну умершего в прошлом году, причем внезапно, основателя гостиницы Харитона Евстратовича, чье тело — гостям об этом вовсе не обязательно знать — нашли именно что в этом самом номере сто восемьдесят четыре!

А за несколько месяцев до него здесь же скончался старый князь Захарьин-Кошкин, который, явно окончательно рехнувшись, заявился на торжественное открытие и возжелал взорвать гостиницу со всеми собравшимися там представителями бомонда столицы империи.

Так уж распорядилась судьба, что и то и другое тело обнаружила Антонина, и молодой хозяин (ему только сравнялось двадцать один, и он был даже моложе, чем сама Антонина) наградил ее в обоих случаях золотым империалом, потому как она быстро и четко отреагировала, не закатила истерики, не взбаламутила прочих постояльцев и помогла Прасагову-младшему уладить все формальности с полицией без суеты и ненужной волокиты, как в деле с его отцом, так и со стариком князем, проблемы смерти которого тоже взял на себя Евстрат Харитонович.