Шрифт:
Интервал:
Закладка:
… Кавалерийская атака. Впереди густая цепь чужих, синих мундиров. Запах лошадиного пота, взрыхлённой копытами земли и пороха. Уши закладывает от близких хлопков ружейных выстрелов, от многоголосого крика за спиной, от своего собственного крика. Пригнулся к шее лошади, чтобы хоть как-то защититься от летящих навстречу пуль. В левой поводья, в правой сабля наголо! Седельные пистолеты уже разряжены. Мальчишеское лицо, ещё безо всяких шрамов, искажено весёлой яростью! Что смерть? Мы все умрём! Слава! Вот что самое важное в жизни! Слава и офицерская честь!…
… Вот конный строй гусарского полка. Стоя на утоптанном снегу на одном колене юный гусар почтительно принимает из рук статного командира полка богато украшенную золотом саблю…
… Вот какая-то изба. За длинным столом гуляет компания молодых офицеров. Гроза провинциалочек хмельной и весёлый, чубатый и усатый поручик Карташов наваливается сзади на плечи хохочущему от счастья, хмельному Артемьеву и, скаля крупные, белые зубы, орёт во всё горло:
— Рад за тебя, брат Сашка! В двадцать лет золотое оружие! Орёл! Герой! Дай я тебя поцелую, бродяга! — и щекочет ухо своими усищами!…
А между этими сценами удивлённо распахнутые глаза девушки, почти девочки. Грациозность и нежность. Запах яблок и молока. И кажется, что больше уже не нужно искать… Кажется, уже нашёл…
Её нежный голосок:
— Вы будете к нам приходить? Маменька теперь принимает по средам… Приходите, она будет вам рада…
Почтительный наклон головы и лёгкая улыбка на эту детскую хитрость…
— Непременно, мадмуазель! Теперь я часто буду у вас бывать…
Радостная улыбка девушки:
— Зовите меня Катѝ… Меня все друзья так зовут…
И последняя сцена, уже под затихающие звуки волшебного вальса. Мальчишка лет десяти. Одет в растянутые на коленках тренировочные штаны и белую футболку. Заходит в комнату.
— Мам, что это? — показывает матери, энергично орудующей утюгом на круглом обеденном столе, саблю. Тиснёная золотом кожа на ножнах местами стёрлась, обнажив стальной корпус с пятнышками ржавчины. — На антресолях нашёл. Это шашка?
Выдвигает из ножен клинок, сверкнувший голубым и золотым в свете яркой электрической лампочки над столом. Мать отставляет утюг, подходит к сыну и обнимает его за плечи.
— Это не шашка… — тихо говорит она. — Это сабля. Наградная сабля твоего прапрадеда. Отчаянным храбрецом он у нас был…
— Можно я пацанам покажу? — поднимает сын на неё взгляд.
— Нет, Сашенька, не нужно… Не нужно, чтобы кто-нибудь знал о ней. Могут забрать. Это всё же оружие…
Саша подвёл счастливо улыбающуюся Катюшу к оставшимся стоять на прежнем месте «родителям» и выпустил её руку. Сочувственно посмотрев на закрывшую лицо руками плачущую женщину, шагнул к ней, погладил по рукаву пиджака и тихо сказал:
— Не нужно плакать. Вы можете гордиться своими предками.
Она отняла руки от лица, порывисто обхватила плечи мальчишки одной рукой, прижала к себе, потом отстранилась, взглянула в его серьёзные глаза, наклонилась и поцеловала в щёку. После этого в нос громко сказала через его голову:
— Я буду голосовать за этот номер!
Олег Иннокентьевич вытер щёки ладонями и сказал то же самое, только в конце прибавил:
— Вот ведь пострелята! Даже из меня слезу выжали! Уже во второй раз.
Главреж стоял в партере у самой концертной ямы засунув руки в карманы пиджака и хмурился:
— Вы представляете, Олег Иннокентьевич, что на следующий же день в газетах напишут? Да нас с вами в два счёта из театра турнут! И, главное, я совершенно не вижу, что здесь можно изменить? Так изменить, чтобы это выглядело хоть сколько-нибудь отвечающим целям концерта! Совершенно! Ничего не понимаю! Как им удалось с помощью хореографии целую картину нарисовать? Мария Александровна, вот вы хореограф с большим стажем, понимаете в этом гораздо больше других. Что вы можете сказать? Можно это всё как-нибудь изменить?
Как только он заговорил, Мария Александровна и Олег Иннокентьевич направились к краю сцены. Мария Александровна вытирала платком глаза.
— Изменить? — спросила она, останавливаясь на краю оркестровой ямы. — Я хореограф со стажем, тут вы правы. Но, клянусь, я и сама понятия не имею, как и чем они добиваются такого эффекта! Изменить, наверное, можно. Например, попросить их танцевать без души. Но в этом случае полностью потеряется тот смысл, который ребята вкладывали в танец. Это будет уже другой танец. Просто танец…
— Чего вы плакали? — хмуро спросил он.
— Ну и чурбан же вы! — упрекнула его Мария Александровна. — Неужели вы совсем-совсем ничего не поняли?
Она вздохнула и оглянулась на подошедшего поближе Сашу и держащуюся у него за плечом Катю.
— Я на ребятишек поражаюсь! В таком юном возрасте так тонко чувствовать связь времён! Да ещё так мастерски передать это… Кто вам технику ставил, дети?
Саша пожал плечами:
— Я во Дворце пионеров у нас в Магадане занимался (1). Почти год. У Гринфельд Эльвиры Генриховны, а Катя не знаю где…
— Меня Саша научил. Вальс я сама училась танцевать, а технику мне Саша передал. Без него я бы ни за что так не станцевала. Сама удивляюсь — откуда что берётся? Каждую секунду знаю, что мне делать в следующую секунду. Просто чудо какое-то!
Саша угрюмо спросил:
— Ну, что вы решаете? Время уже позднее. Не хотелось бы здесь до двенадцати торчать. У нас там сестра одна в большом доме осталась.
— В таком виде я номер не возьму! — решительно помотал головой главреж.
Саша кивнул Кате:
— Идите переодевайтесь. Я сейчас тоже подойду. Это клиника! Такое не лечится! Они своих собственных предков стесняются.
— А как же танго и фламенко? — удивилась она.
— Ты что, издеваешься? С таким цензором, как их главный режиссёр, они в этих танцах чего доброго порнографию усмотрят. Переодевайтесь, переодевайтесь! Упрашивать я никого не собираюсь. Пусть пляски под гармошку с балалайками устраивают! Самое то для жителей славного города Иркутска! Здесь же, как известно, одни колхозники живут. А мы с тобой по-другому поступим. Найдём какого-нибудь директора совхоза посмелее и у них в клубе станцуем. Сельские — они попроще. Пусть не деньгами, но картошки и сала они нам отвалят. В общаге это тоже почти деньги! Заодно культуру в широкие массы колхозников понесём…
— Подождите! — вмешался Олег Иннокентьевич. — Саша, не горячись, пожалуйста! Вы сейчас идите домой, но разговор я не считаю законченным. Я вас в институте найду!
— Хорошо. Только я ничего переделывать не буду! Точка! Не будет соглашаться на эту интерпретацию, не тратьте время, чтобы нас отыскивать. Мы и без вас обойдёмся. До свидания!
* * *
— Огорчился? — спросила Катя.