— Каким же обычаем несчастье на битве гдовской приключилось?[80]— решил узнать подробности Афанасий.

— Воевода передового полка князь Володимер Долгорукой[81]от Большого полка далеко отступил, помощь ему подать не успели, немцы-то всей силой навалились и наших опрокинули, многих в плен имали, да и князя Володимера Тимофеича тож.

— Ошибся воевода. Не следовало ему отдельно-то идти, — вздохнул рязанец.

— Ему почитай двадцать два лета от рождения, не набрался ещё науки полки водить, — согласился Пушкин.

— Кто же такого молодого передовой ратью командовать поставил? — влез в разговор я.

— По роду ему низше чином служить невместно, — буркнул Григорий сын Григорьев и переключил внимание на меня. — А за каким лядом ты словеса-то коверкаешь? Не перестанешь эдак шепелявить, носить тебе от народа прозвание — Швиблый. Зазорно поди тебе будет, прадеда твоего пращуры наши кликали Иван Васильевич Мститель, а враги прозывали Грозным.[82]

Тут пришла пора мне удивляться:

— А отца как называли?

— Кто как, — начал уходить от ответа Пушкин, но потом решился: — Всё более Яровитым именовали, кто языком не дорожил.

— Вы в опричнине служили? — решил я узнать побольше о прошлом этих мест.

— Слова такого ныне не произносят, заповедано то под страхом смертной казни великим государем Иоанном Васильевичем, — сообщил дорогобужский дворянин. — А так да, не в земщине службу справлять начинал, а в поддатнях[83]за рындой при царском выходе. Там в младых летах и прозвище своё получил, да токмо я один, а не много меня, учись молвить верно.

— Какое же прозвище твоё? — препираться и объяснять, что на «вы» уважительней, не стоило.

— Сулемшой люди кличут, — усмехнулся Пушкин.

— За что же так прозвали?

— Да в карауле мне в ранних годах солнцем напекло, аз и сомлел, — так и назвали Сумлевша. Уж потом переиначили, — не обиделся на вопрос выборный из Дорогобужа и, повернувшись к Афанасию, произнёс: — Оставлю яз княжонка на твой погляд, ты уж не подведи меня, воспитуй в строгости. Мне же к жене съездить надобно, чую, по зиме в поход идти. Учителей же с Москвы пришлют, а закону Божьему его архимандрит Феодорит выучит, на то патриарший наказ есть.

Душа во мне возликовала, похоже, и в этот раз везение маленького князя не оставило. В спальню я летел как на крыльях, планируя сразу по отъезде Пушкина уговорить своё окружение начать хозяйственные перемены.

Не успела за ускакавшим наутро Григорием Пушкиным улечься пыль, как я уже пристал к Ждану с идеей об устройстве нужника. Буквально за неделю из деревянных кадок, труб, выдолбленных из ствола лиственницы, да изрядного количества смолы соорудили туалетную комнату. Вывод канализации шёл в специально выкопанную яму, откуда остатки жизнедеятельности вывозились прочь. Для уменьшения зловония распорядился я регулярно подсыпать туда торфу из ближайшего пересохшего болота. Вторым глобальным нововведением в дворцовой жизни стало употребление исключительно кипячёной воды, как для питья, так и для приготовления всевозможных напитков. Дворня вовсю роптала — работы по переноске дров, воды и чистке стало больше, а пользы в капризах царевича они не видели никакой.

К этому моменту писчики дьяка Алябьева завершили опись дворов в Угличе, и Данила Битяговский принёс этот список мне для ознакомления. По данной налоговой росписи, выходило в столице моего уезда тяглых дворов менее двух сотен, что давало прямых налогов, или, по-местному, сошных денег, чуть более ста рублей в год, да разных оброчных платежей с лавок, мельниц и кузниц ещё пятнадцать рублей.

— Да, с таких прибытков не разбогатеешь, — разочарованно протянул я. — Точно больше не выйдет?

— Ещё кружальных денег кабацких станет рублёв с шесть десятков, да пошлин разных торговых и проезжих соберём не менее сорока, — отвечал Данила.

— Всё одно немного, а с количеством дворов не ошиблись?

— Не должны напутать.

Мысль о том, что дворов в городе больше, засела в голове, и мы с Данилой поднялись на стену кремля, откуда было видно большую часть Углича.

— Слушай, только в остроге больше двадцати дворов, — чувство, что где-то в расчётах ошибка, меня не оставляло.

— Да тут монастырские подворья, дьяческие избы да дворянские осадные дворы, чтоб в лихое время отсиживаться. Только два тяглых двора лучших людей в кремле есть, — сообщил подьячий удельного налогового ведомства.

Я попробовал пересчитать подворья на посаде, выходило явно больше записанного в писцовые книги, о чём не преминул сообщить молодому Битяговскому.

— Дык тут служилых есть дворы, они в тягло[84]не входят, да дворы слуг божьих, да беломестчики разные от монастырей, они в казну не дают ничего, да ещё на убогих бобылей и вдов оклад не клали, не с чего им платить.

— Всё ж пересчитать надобно, скажи дьяку Дмитрию ещё раз писчиков послать, только уж других, чтоб проверили, кто утайку найдёт, того наградить деньгой.

— Добро, княжич, — согласился Данила и прибавил: — Ты б Афанасия сын Петрова упросил со стрелецким головой потолковать, тот жителей посада сманивает в служивые, так вообще казна запустеет, не с кого собирать её будет.

— Попрошу, — и в свою очередь выдвинул новое предложение: — Ты передай сотникам над посадскими, чтобы устраивали ямы отхожие, как на задах, княжеских палат, пусть начнут с дворов побогаче, а там всех охватим. Да торфу сыпать пусть не забывают для обережения от злых воней и зараз.

С Бакшеевым поговорить стоило, и я направился к палатам, поручив одному из сторожей пригласить его ко мне. За время короткой прогулки вокруг хором стал свидетелем того, как кухонные служки доливали в установленные бочки с кипячёной водой только что принесённую из Волги сырую. Пройдя на задний двор, увидел, как дворники, переругиваясь, вычерпывали отхожую яму и вместо вывоза вон выплескивали со стены в ту же реку. Видимо, для утверждения минимальных санитарных правил требовалось жёсткое насильственное принуждение.