— Брось переживать из–за Сюзи. Сюзи — идиотка.

Я озадачен, но его лицо всего в нескольких дюймах, и я не могу разобрать его выражение.

— Она — твоя подруга.

— Я вляпался. Мне не повезло. — Он усмехается. — Ты бы лучше гулял с Черри. Вот она — женщина.

Никто еще никогда не называл Черри женщиной. Зед что — дразнится? Раньше он никогда меня не дразнил. Я смеюсь, делаю вид, что понял его шутку, хотя не понимаю толком, в чем эта шутка заключается. Фиона, которая сидит рядом с Зедом обвивает его рукой и подтягивает ближе к себе.

Сюзи интимно беседует с Грегом, ее лицо чернее тучи. То ли она слышала, что Зед сказал мне, то ли видела, как его пыталась поцеловать Фиона. Черри смотрит прямо перед собой, ее глаза горят от возбуждения. Она сняла пальто, и футболка с «Лед Зеппелин» на ней — самая новая и самая чистая во всем «Гринз–Плейхаусе». Она даже не имеет понятия, что сперва нужно поносить футболку, чтобы она не казалась новой.

Ассистент с невероятно длинными волосами выходит на сцену и подстраивает усилитель. При виде его толпа ревет, и я выбрасываю из головы все, кроме «Лед Зеппелин».

Вот я и подошел к началу концерта. Так что следующие пятнадцать глав — в основном, про то, как я танцую в «Гринз–Плейхаусе», слушаю «Лед Зеппелин» и фантастически провожу время, но ты читай. Во–первых, я впервые по–настоящему поцелуюсь. Во–вторых, не успеешь оглянуться, как концерт кончится, ты снова окажешься в реальном мире — и какой же в этом кайф?

«Лед Зеппелин» выходят на сцену. У меня в груди возникает очень странное чувство, а потому меня уносит туда, где земные заботы больше не имеют для меня значения.

Грег тянет меня за рукав.

— Атлантида восстала из вод, — орет он, и я ему улыбаюсь.

Выйдя, группа кивает залу. Мы немедленно поднимаем такой шум, на который только способны 3000 человек: приветствуем, свистим, хлопаем, топаем и просто орем от удовольствия, что видим Роберта Планта, Джимми Пейджа, Джона Пола Джонса, и Джона Бонэма. Немного электронной какофонии и Джимми Пейдж и Джон Пол Джонс берут свои гитары, короткий треск в колонках, затем Джон Бонэм начинает вступление к «Рок–энд–роллу». Толпа теперь производит такой шум, что заглушает вступление ударных и музыка не начинается, пока Джимми Пейдж не пускается в гитарный рифф.

В этот момент, секунд через десять после начала представления бо́льшая часть зрителей соскакивает со своих мест и несется к сцене. Зед кладет мне руки на плечи, перескакивает через меня и бежит по головам впередисидящих, чтобы удариться о стену охранников у подножия сцены. Я пытаюсь сделать то же, но в горячке запинаюсь и падаю. Откуда–то возникает рука и поднимает меня на ноги. Это Черри, проявляя удивительную силу, тянет меня в проход и дальше к сцене.

Невероятно, как она прорубает дорогу. То ли алкоголь, то ли «Лед Зеппелин» бросились в голову Черри — она расчищает себе дорогу, таща меня за собой пока между нами и группой не остается единственная шеренга колышущихся фанов и тонкое металлическое ограждение.

Вышибалы, побежденные нашим яростным воодушевлением, отступают за ограждение и злобно сверлят нас глазами, понимая, что никакая сила не заставит нас вернуться на места. Я поднимаю руки над головой и начинаю хлопать в ритм и орать без всякого ритма. Все орут. Это голоса Глазго — это грубый рев, а отнюдь не мелодичные напевы шотландских нагорий.

Роберт Плант поет, гитара Джимми Пейджа подчеркивает конец каждой строки — так же, как на пластинке. Вот они играют перед нами, в каких двадцати футах от того места, где я стою, задрав руки, и по–прежнему ору.

Аудитория подпевает. Мы знаем все тексты, все гитарные ходы, все барабанные отбивки. И еще мы знаем, что в следующие несколько часов беспокоиться действительно не о чем.

Роберт Плант путает слова во втором куплете, но это ничего, он просто продолжает петь. Они с Джимми Пейджем обмениваются улыбками. Я люблю их еще больше, если это возможно. Если бы я был способен трезво мыслить в этот момент, я бы думал, что если мне придется умереть сразу после концерта — это ничего. В конце концов, я видел как играют «Лед Зеппелин».

Какой была бы жизнь без музыки? Невыносимой. Музыка — это божий дар.

«Рок–энд–ролл» заканчивается. Зал по–прежнему ревет, так что когда стихает музыка, уровень звука практически не падает. Я зажат в толпе — рядом Черри, впереди Зед. Я выворачиваю шею, но не могу никак увидеть ни Грега, ни Сюзи.

Джимми Пейдж трогает струны гитары и быстро начинает незнакомый рифф. Иногда на концертах вместо того, чтобы играть мои любимые песни, банды упорно доставали меня своими новинками. Но я уверен, что «Лед Зеппелин» сыграют то, что я люблю. И я не беспокоюсь насчет новых песен, если они сыграют новые композиции — это будут хорошие композиции. Возможно, даже монументальные. О том, чтобы «Лед Зеппелин» привезли в Глазго вагон скучных песен, не могло быть и речи. Этого не позволил бы космический закон.

Роберт Плант начинает петь. Я не разбираю слов. Что–то насчет леди, у которой имеется любовь, которая ему нужна. Вокальная акустика в «Гринз–Плейхаусе» всегда была скверная. Иногда певца бывало едва слышно. Но Роберт Плант не из тех, кого может укротить паршивая акустика, и после спокойного вступления песня набирает силу. Толпа вокруг меня начинает танцевать–подпрыгивать, и я скачу вместе со всеми. Это замечательное чувство.

Неподалеку молодой человек, по виду — студент, с длинными волосами, в «афгане», взбирается на впереди стоящего и начинает ползти по плечам и головам тех, кто впереди, пока не падает в их ряды. Вокруг повсюду люди делают тоже самое — они практически устраивают серфинг по толпе. Я раньше никогда такого не видел и не увижу еще много лет. Это не просто очередной концерт. В воздухе пахнет истерией, и это — замечательное чувство.

«За холмами и вдали» заканчивается под бурю воплей, криков и рева. Роберт Плант впервые заговаривает с аудиторией. У него акцент уроженца срединных графств — он звучит мягко, приятно и очень по–английски. Меня не удивляет, что он так говорит, я слышал его голос на пленках, которые Зед записывал с радио.

— Наш второй вечер в Глазго, — говорит он, что вызывает новую бурю приветственных криков. — Второй раз мы здесь за четыре с половиной года и, признаюсь, давно бы пора было приехать, — продолжает он. — Мы в восторге от того, что он упомянул Глазго. — Мы пробыли здесь часов тридцать шесть — может быть, даже сутки — и у нас были проблемы…

Это вызывает фантастические овации. Тем временем на фоне Джимми Пейдж настраивает гитару. Джон Пол Джонс тихо стоит со своим басом и разглядывает публику. Аромат масла пачули овевает меня.

— Эта песня про нашего друга, ему где–то девятнадцать лет, и у него тоже бывали проблемы… он больше не выносит стерв…

Они заламывают рифф из «На крыше, на черепице», которая всегда была одной из моих любимейших композиций «Лед Зеппелина», хотя это и не самый прославленный их номер. Затем эффектно сделав паузу после риффа они вместо нее принимаются за «Черного пса». Это, конечно, первая композиция их четвертого альбома, который вышел в недавно, в этом же году, я уже прослушал ее сотни раз у себя в комнате. Тысячи раз. Я знаю все слова, потому что пою их каждое утро, разнося газеты. Я скачу вверх–вниз и мотаю головой так, что волосы вихрятся вокруг, и начинаю подпевать. Это чудесно. В жизни не было ничего лучше.