Однако он совсем один! Один дома! Один в городе! Один в пространстве! Консульство Италии опустело! Консульство Персии опустело!

Остался один он, Адил-бей, один посреди этого мокрого города, полного людей, съежившихся за ослепшими окнами, заклеенными бумагой вместо стекол.

— Вначале следует тщательно осмотреть всю квартиру и запомнить точное расположение каждого предмета, ведь надо с чего-то начинать…

У него нет заболевания сердца, как некоторое время полагал Адил-бей, состояние его организма подточено мышьяком. Но раз он не умер, то сумеет вывести мышьяк! Сейчас речь идет только о том, чтобы больше его не принимать.

Он, немного запыхавшись, поднялся по лестнице, заметив в коридоре возле общего крана домработницу и двух ее приятельниц. Все три женщины молча смотрели, как консул проходит мимо. Они не поприветствовали его, они вообще никак не отреагировали на него, как будто турок не был их соседом. Так себя ведут тупые животные! Нет, даже животные при встрече обнюхивают друг друга!

И так везде. Домработница не здоровается с ним утром и не прощается вечером, консул даже не знает, когда она заканчивает работу. А ведь она находится у него в доме. Она трудится на него, а турок ей платит. Но все это не имеет значения! Женщина приходит, делает в его квартире, что захочет, и уходит.

Соседи, которых он встречал сотни раз, равнодушно проходят мимо, задевают его, толкают, не выказывая ни малейших признаков интеллекта!

Каждый в своем углу, и он, Адил-бей, как и все остальные, сидит в своем углу, еще более одинокий, чем все остальные, и смотрит на то, как живут Колины, как смотрел бы на рыб в аквариуме!

Одно лишь отличие: в его углу кто-то коварно рассыпает мышьяк, некто, живущий в этом городе, кто ходит, дышит, проникает в дом и кто внезапно решил, что турецкий консул должен умереть в назначенное время.

Действительно, а какой срок ему отвели? Ведь этот срок должен быть определен! Особа с мышьяком знает о нем, Адил-бее, то, чего не знает он сам: самую загадочную вещь — дату его смерти!

И эта особа наблюдала, как он поправлялся, обрастая отвратительной вялой плотью. А ведь это госпожа Пенделли заметила, что он располнел. И ведь только у Пенделли он каждую неделю пил кофе по-турецки. Его готовили специально для консула.

Он не может подозревать госпожу Пенделли, но, если рассуждать здраво, ничто не мешало ей стать отравительницей.

…И она даже могла намеренно уехать в Италию, чтобы не присутствовать при его смерти!

И вообще, почему они вдруг взялись за консула Турции? Почему не отравили Пенделли? И почему не отравили Амара, который обворовывал русских?

Адил-бей вошел в свой кабинет и уставился на Соню, которая стояла с широко раскрытыми задумчивыми глазами, настолько задумчивыми, что мужчина тут же задался вопросом, а что же необычного во всей этой ситуации.

Черт возьми! Все дело в том, что он велел секретарше сегодня больше не возвращаться!

Она смущена! Она смотрит на него с таким беспокойством!

— Вы совсем промокли, — сказала Соня.

Девушка была в пальто, в блестящих резиновых сапогах. Она даже не сняла шляпку.

— Что вы здесь делаете?

Она колебалась, не отводя от собеседника взгляда ясных глаз.

— Я хотела узнать, не стало ли вам хуже.

— Правда?

Напряженность в ее взгляде смущала. Она никогда так на него не смотрела. Соня была настолько напряжена, что в какую-то секунду Адил-бей подумал, что сейчас она бросится ему в объятия.

— Ну что ж! Теперь вы можете уйти.

Она не двигалась. Ее ладони лежали на застежке сумки. Ее тонкая шея выделялась на фоне черной одежды.

Консул уже собрался пройти в спальню. Соня расслабилась. Она была готова двинуться к двери. Они оба начали движение. И вроде бы ничто не Могло им помешать, когда Адил-бей внезапно совершил резкий бросок и они оба застыли в оцепенении.

Адил-бей смотрел на сумочку Сони, зажатую в его толстых пальцах, на сумочку, которую он только что у нее вырвал. И девушка тоже на нее смотрела. Она ждала. И хотя мужчина по-прежнему не спускал взгляда с сумки, он видел ее грудь, судорожно трепетавшую под тканью платья. Мужчина почему-то вспомнил фазана, которого он подбил камнем в Албании, тот тоже трепетал в его руках: бешеное тиканье часов под разноцветными перьями.

Неловким движением он открыл сумку.

На потертой шелковой подкладке выделялись авторучка плохого качества, носовой платок, пуховка для пудры, два ключа и несколько бумажных рублей.

Пока Адил-бей перебирал все эти предметы, Соня стояла возле стула, а затем она села: ее движение было неуловимым, как будто девушка перетекла из одного положения в другое. Теперь консул разглядывал свою собственную фотографию, которую он только что обнаружил и о которой забыл. Снимок был сделан в Вене, около теннисного клуба. В костюме из серой фланели, с ракеткой в руке, он опирался на маленькую спортивную машину, которой управляла дочь ответственного работника Министерства иностранных дел. Они оба были веселыми и, задорно улыбаясь, смотрели в объектив.

На клумбе тюльпанов виднелась тень брата девушки, который держал в руках камеру. Красноречивая фотография — по этой тени, по этим улыбкам можно было догадаться, что сейчас прозвучат слова: «Не шевелитесь!» Затем щелчок, смех, отъезжающая машина, партия в теннис на красноватом гаревом покрытии корта.

Соня ждала. И Адил-бей молча бросил фотографию на стол и вытащил из сумки маленькую склянку, которую положил рядом со снимком.

Почему он машинально закрыл сумку и протянул ее девушке? Мужчина этого не знал. Он шумно, тяжело дышал. Два раза турок дошел до окна, прежде чем нависнуть над все еще сидящей Соней.

— Итак?

Она не спускала с него взгляда; сузившиеся зрачки, бледное лицо, заострившиеся черты.

Адил-бей не знал, что делать. Он сказал: «Итак?», но не надеялся на ответ. Консул взял склянку со стола. Ему не надо было нюхать ее содержимое, чтобы узнать, что там находится.

Что делать: рассердиться, кричать, стенать, угрожать? Она даже не шевелилась. Не плакала. Она сидела, покорная, возможно, безразличная, с бледной мордашкой и двумя крошечными темными точками зрачков.

Десять раз он собирался заговорить и десять раз отказался от этой мысли, потому что никак не мог подобрать слова, соответствующие обстоятельствам. Ему необходимо снять напряжение. Что-нибудь сделать. Действуя бессознательно, Адил-бей огляделся вокруг в поисках вдохновения, подсказки и начал с того, что швырнул на пол чернильницу.

— И сколько мне еще осталось жить? — наконец вытолкнул из себя консул.

Ничто, кроме этих слов, не могло так точно передать его эмоции, ведь эти слова напоминали о том, что он чуть не умер. Турок уставился на Соню, и в его взгляде читалось больше отчаяния, чем ненависти, он напоминал больного или тяжелораненого.