— Даже если министр потребует моей отставки, я все равно смогу найти себе место, на котором буду зарабатывать не меньше ста турецких лир в месяц.

— А сколько это будет в рублях?

Адил-бей улыбнулся. Соня задавала вопрос так серьезно не потому, что это ее интересовало, а потому что она впервые могла беседовать на подобные темы.

И Адил-бей, получивший образование в «Школе христианских братьев», еще раз подумал, что он наконец понял удивительный смысл слова «благодать», до сих пор остающийся загадкой для мусульманина.

На него снизошла благодать! Он не смог бы объяснить, почему и как это случилось, но в душе был убежден в этом. Все стало простым, легким, ясным и чистым.

— Не сегодня! — прошептала Соня с усталой улыбкой, когда он повлек ее к спальне.

— Ш-ш-ш!

Адил-бей тоже улыбнулся. Он уложил секретаршу в кровать, как будто она была его сестрой.

Мужчина даже решил намочить угол полотенца, чтобы протереть Соне глаза.

— На лоб… Так будет лучше…

Затем взгляд девушки нашел окна противоположного дома, и в ее глазах промелькнуло беспокойство. Именно тогда Адил-бей взял с письменного стола несколько больших листов серой бумаги и прикрепил их к стеклам.

— Вот так! Теперь мы дома.

Они оба устали. Их глаза еще лихорадочно блестели. Они улыбались, как улыбаются люди, чудом избежавшие катастрофы.

Вот она — благодать! Адил-бей больше не подстерегал Соню, чтобы узнать, о чем она размышляет. Он вообще не задумывался об этом. Соня улыбалась — и этого было достаточно для счастья.

Она хотела спать. Закрывала глаза, но, когда консул замолкал, девушка знаком просила его продолжать.

— Перевод денег в рубли все равно ничего не объяснит. Со ста лирами мы сможем жить в прекрасной квартире в самом современном квартале Стамбула, есть все, что пожелаем, каждую неделю ходить в театр, а ты будешь носить красивые платья.

— А это правда, что вечерами там можно читать на улицах, так хорошо они освещены?

— Всю ночь. Вдоль берега Босфора тянутся кабачки, в которых играют турецкую музыку, пьют ракию и едят мезе[5].

— Мезе?

— Всего понемногу: мелкая рыба, оливки, огурцы, копчености — все, что можно жевать, слушая музыку и глядя, как скользят каики…

О чем еще они говорили в ту ночь? Соня заснула. Турок впервые видел, как спит его секретарша, и склонился, чтобы лучше ее рассмотреть. Когда девушка уснула, она вновь стала бледной и спокойной. Почему это маленькое личико так волнует его? И почему долгие месяцы они мучили друг друга, когда все оказалось так просто? Там, у двери, консул сказал ей:

— Мы уедем вдвоем, Соня!

И она ответила коротким пожатием руки. И какая разница, что на черной и мокрой улице шумит дождь? Очень скоро они больше не увидят этой улицы! Время от времени окно в доме напротив открывалось и закрывалось. Колин, который никак не мог заснуть, несколько минут смотрел в темноту, а затем ложился рядом со спящей женой.

Когда Соня первый раз открыла глаза, она несколько секунд собиралась с мыслями, а затем внимательно посмотрела на лицо Адил-бея.

— Вы не спали? — прошептала она.

— Я еще посплю.

— Это правда, что вы так сильно ревновали меня?

— Ревновал до такой степени, что ненавидел все, что вас окружает, и даже вашего брата, ненавидел его спокойствие, его манеру облокачиваться по вечерам на подоконник окна.

— Он много работает, — сказала девушка.

— А он верит в то, что делает?

— Он хочет верить. О таких вещах ни с кем и никогда не говорят, даже брат с сестрой или муж с женой, в таких вещах не признаются даже самому себе… — И, меняя тему, она спросила: — А в Стамбуле много трамваев?

— На самых главных улицах города их можно встретить каждые полминуты.

Девушка недоверчиво улыбнулась.

— У вас есть друзья?

— У меня были друзья, но я не хочу их больше видеть.

— Почему?

— Потому что тогда будете ревновать вы, как я ревновал к клубу и даже к портрету Сталина, висящему на стене.

Адил-бей не сомневался в своих словах. В его голове больше не осталось никаких черных мыслей. А дождь все шел и шел, и это было так чудесно — догадываться, что где-то там, за окном, холодно и сыро, а сам ты находишься в укрытии, вдалеке от всего внешнего мира.

Однако стоило им обоим задремать, как раздался настойчивый стук в дверь. Любовники одновременно подняли головы. Не отвечать. Не проронить ни звука. Неизвестный стукнул еще раз, попытался открыть дверь, но все напрасно.

А вдруг он выломает замок? Адил-бей прижал Соню к груди, а когда удаляющиеся шаги наконец стихли, взглянул на любимую и испустил тяжелый вздох.

— Я испугалась, — сказала она.

Ее тело было влажным. Адил-бей позволил себе робкую ласку. Он обнимал Соню в первый раз. Все остальные объятия не в счет. Он уже забыл о них.

— Давайте поспим!

Она очень забавно засыпала, сворачиваясь клубочком, втягивая голову в плечи.

А затем появился тусклый утренний свет, с трудом пробивавшийся сквозь бумагу на стеклах. Дом оживал. Кто-то мылся на лестничной клетке.

Адил-бей только-только проснулся, когда заметил, что глаза Сони уже широко открыты. Ее лицо, ее поза выдавали усталость девушки.

— Это было бы хорошо! — вздохнула она.

— Что?

— Жить в другом месте, в Стамбуле, да не важно где, просто чтобы жизнь была, как на фотографии!

Он не сразу понял, о чем она. Даже смущенно предположил, что Соня ревнует, и потому заверил:

— Это будет хорошо.

— Да. Будет! Как вы намереваетесь все устроить?

— Я еще не знаю, но найду средство.

Адил-бей чуть было простодушно не сказал: «Как это обидно, что расстреляли проводника». Нет, об этом говорить не стоит. Однако консул нисколько не сердился на Соню. Он находил ее поведение естественным.

— Позвольте мне одеться.

Раньше она делала это прямо у него на глазах, но сегодня попросила подождать в кабинете, куда турок и вышел в пижаме. Мужчина посмотрел на разбитую чернильницу, разбросанные по полу документы, удовлетворенно потянулся, зевнул и, продолжая улыбаться, перевел взор на госпожу Колину, которая за прозрачной занавеской расчесывала длинные волосы.

Адил-бей слышал, как ходит по комнате Соня. Он представлял каждый ее жест и растрогался больше обычного, заметив любимую в черном платье и даже в шляпке на фоне дверного проема.