— Куда? Не на Баницу?[20]

— Взяли их недичевцы, потому и повезли, наверное, на «Саймиште».

— Это уже легче, — закивал Берендс. — Я знаком с помощником коменданта. Однако, сами понимаете, за сутки их могли заставить «признаться» или забить насмерть палками. Звери! Сброд шакалов! Но я попытаюсь узнать о их судьбе. — Он подошел к висевшему на стене телефону. — Нужно только подарок приготовить. Что-нибудь уникальное! Хе-хе!

Берендс долго звонил, потом, как показалось Алексею, нерешительно и неохотно с кем-то разговаривал. Но, выпив поднесенный ему Черемисовым стакан коньяка, оживился, закаламбурил, и в голосе прозвучали повелительные нотки. Он вновь взялся за телефон. Наконец повесил трубку и, кивнув на стакан, произнес:

— Репете!

Черемисов налил.

— Сейчас придет машина и привезет нам пассиршейне — пропуска. Поедем на «Саймиште»! Хотите со мной, Алексей Алексеевич? Или вы, господин Жорж? Фамилия на пропуске не проставлена. На всякий случай. Хе-хе! — И Берендс с удовольствием отхлебнул из стакана. — Нужен свидетель и гарант одновременно. Чтобы вытащить их сухими из воды, придется напустить туда побольше мути.

— Поеду я. — Хованский встал со стула. — Жорж говорит по-немецки с акцентом. Сразу видать русского. Он сходит за подарком. Возьмет у соседа часы… — И подумал про себя: «Конечно, я поступаю опрометчиво, но выхода нет, к тому же надо посмотреть самому».

* * *

Долина реки сера от паровозного дыма, который, поднимаясь, заволакивает скелеты сгоревших и разрушенных только что домов, в небе одиноко мерцают позолоченные кресты церквей и колоколен. Особняком высятся кирпичные стены крепости Клемегдан и огромный голый «Победник» на высоком постаменте. У «Саймиште» — бывшей выставки — высятся переплетения балок караульных вышек с прожекторами и пулеметами. Чернеет высокая ограда из колючей проволоки. На звук автомобильной сирены ворота отворяются, к машине неторопливо направляется начальник караула, самодовольный, сытый немец.

— Лос! — кричит, высунувшись из автомобиля, Берендс.

Немец вздрагивает, словно его ударили кнутом, кидается со всех ног к машине, подбежав, щелкает каблуками и берет под козырек. «Начальство!» — мелькает у него в голове, и он, даже не глядя на пропуска, приказывает поднять шлагбаум.

Машина катит к небольшому каменному дому, утопающему в глубине чуть тронутого осенним золотом тенистого сада. Там живет обер-палач — комендант лагеря.

Алексей смотрит по сторонам. Каждый павильон предвоенной Международной выставки обнесен колючей проволокой; у входа, возле «ежа», два стража с дубинками в руках.

Кругом чистота, зеленеют газоны, на клумбах пестрят цветы, дорожки усыпаны гравием, а по ним на четвереньках ползают люди в серых арестантских робах.

Машина въезжает во двор и останавливается у самого дома. Берендс выходит и, козырнув Алексею, который остается в машине в небрежной позе читать газету, направляется к стоящему на крыльце гестаповцу, сует ему под нос документ, входит внутрь.

Томительно бегут секунды, превращаясь в долгие минуты. Алексей хочет сосредоточиться, еще и еще раз обдумать возможные варианты — как выручить Драгутина и Зорицу. И вдруг до его слуха долетают душераздирающие вопли; такое впечатление, что кто-то жалуется, сердито кричит, потом начинает скулить, умолять и вдруг меняет тембр, в голосе уже нет ничего человеческого — это вопль, истошный, мучительный крик. Наступает тишина, гнетущая, мертвая, словно весь лагерь затаил дыхание и прислушивается… Алексей чувствует, как кровь пульсирует в его висках.

Наконец-то на крыльце появляется Берендс в сопровождении маленького лысого офицера в гестаповской форме, офицер со стеком в руке, холодные глаза устремлены на сидящего в машине гостя.

«Этот уже перешагнул грань вседозволенности, им владеет бес, и не мелкий, а сам Люцифер», — про себя комментирует Алексей и, неторопливо выходя из машины, направляется навстречу гестаповцу.

Немец не вскинул правую руку, не прокричал «хайль Гитлер!», а невнятно пробормотал: «Гутен таг!», верней: — «Гунта-а!» — и назвался:

— Смюлег… — И жестом пригласил следовать за ним. А Хованский, идя за ним, обкатывал в сознании эту фамилию: «Смюлет», или «Шмюлер», или «Флюмер»?

— Доле капе! — орет стоящий неподалеку от ворот старший страж с дубинкой в руке и торопливо срывает с себя шапку.

Вокруг тяжелая, давящая тишина, все стоят, склонив обнаженные головы, опустив в землю глаза, согнувшиеся, покорные, стоят скелеты в грубых широких одеждах с повисшими, как плети, руками.

Два палочных дел мастера впереди. За ним два гестаповца с собаками. У бани шествие останавливается. Помощник коменданта, указывая стеком на дверь, приглашает Берендса и Алексея войти.

В узкой комнате на бетонном полу лежит голый по пояс человек, он тяжело дышит, голова его как-то странно откинута назад, отекшие синие руки связаны в запястьях проволокой; все его тело, покрытое ссадинами, дрожит мелкой дрожью, неподвижна только сведенная судорогой левая нога.

Немец приказывает поднять жертву. Один из «мастеров» хватает лежащего за волосы и тут же, получив сильный удар стеком по спине, тотчас опускает осторожно на пол, подхватывает человека под мышки, с трудом ставит на ноги. Другой раскручивает на его руках проволоку, подает кружку с водой.

Человек, не глядя ни на кого, жадно пьет, вода и сукровица стекают двумя розовыми полосками по его искусанным губам и подбородку на шею и волосатую грудь. Хованский узнает в нем Драгутина.

Глаза, большие, серые, недавно еще полные юмора, погасли, и только где-то в самой глубине таится огонек мысли и воли. Скользнув взглядом по стоящим у двери людям, Драгутин отрешенно смотрит на помощника коменданта, с трудом ворочая языком и задыхаясь, хрипит на ломаном немецком языке:

— Меня и мою дочь оклеветал бандит Скачков, уби…

— Молчать! Хальтс маул! Заткнись! — кричит стоящий за спиной помощника коменданта гестаповец. — Отвечай только на вопросы!

Но Драгутин вдруг дернулся всем телом, кровь хлынула изо рта, и, уронив на грудь голову, безвольно повис на руках поддерживавших его «мастеров».

— Вроде умер! — проговорил один из «стражей», перевернув, посмотрел на остекленевшие глаза и опустил тело на пол.

«Откуда Скачков узнал о Драгутине? — промелькнуло у Алексея. — Спустя столько лет! Тут что-то загадочное».

— Закопать, — бросил помощник начальника, первым покинув помещение.

Берендс шагнул за ним, следом два гестаповца. Алексей на какую-то минуту задержался, он не мог не глянуть еще раз на Драгутина, это было свыше его сил… Склонившись к покойному, он ладонью закрыл ему веки. Грудь и живот покойного в свежих ссадинах и синяках, изувеченная в годы Гражданской войны левая нога полусогнута. «Белый солдат тебя ранил, белый офицер предал, а свой югослав забил тебя, брата по крови, но не по духу, палками». Быстро оглядев стоявших с удивленно разинутыми ртами палачей, Алексей рявкнул: