Александр Вербицкий встретился взглядом с Ириной Кардецкой. Он не смог произнести ни слова, а Ирина смогла.

– Теперь вам понятна причина моего отказа? – спросила она очень спокойным голосом.

Вербицкий кивнул ей точь-в-точь таким же образом, каким ему только что кивал полуголый Прокофьев.

– Объясни ему детали, Никита, – опять сказала женщина и отпустила полы халатика, будто для того, чтобы Александр Ильич мог обозреть тело, которое досталось другому. Вербицкий только вознамерился стыдливо отвести глаза, но Ирина, поглубже запахнувшись, уже скрылась за дверью.

Оставшиеся в комнате мужчины некоторое время молчали, сидя друг против друга. Наконец Никита разродился вопросом:

– Саша, тебе детали нужны?

Вербицкий в раздумье пожевал губами и ответил:

– Скорее, объяснения.

– Чего тут объяснять-то? – взвился вдруг Никита, вскочил с кресла, и махровая простыня упала на пол, обнажив не слишком привлекательную нижнюю часть компаньона Вербицкого.

Александр Ильич невольно улыбнулся и произнес:

– Вот скажи, Никитка, за что тебя бабы любят? Ты же страшный, как… я не знаю что… тощий, желтый, лысый, кривоногий, да еще и волосатый, как… орангутанг!

Прокофьев, еще не отойдя от шока, пожал тощими плечами, а потом все же сказал:

– Шут его знает! Может, за то, что я сам их люблю!

– Прямо так вот всех и любишь?!

– Ну… тех, кто находится в моей постели – обязательно!

– А потом?

– Потом?

– Ну да… когда из постели выскакивать приходится – продолжаешь любить?

Никита в раздумье почесал желтую залысину и ответил:

– Видишь ли, Саша… Мои женщины… они долго помнят, как я их… одаривал… как говорил комплименты, как любил… ну… в постели, а потому прощают все остальное…

– То, что ты их бросаешь?

– Я не бросаю. Я просто не женюсь на них, а если какая-нибудь опять захочет провести со мной ночь – я никогда не отказываю.

– Я начинается второй круг великой ночной любви?

– Ага, начинается…

– Ты – самый гнусный и циничный бабник из тех, с кем мне доводилось встречаться, – усмехнувшись, заявил Вербицкий.

Прокофьев широко улыбнулся, обнажив неровные, крупные, желтые, как залысины, зубы, сказал:

– И тем не менее эти самые бабы меня почему-то любят.

– Ирина – не баба! – резко бросил ему Вербицкий.

Никита тут же перестал улыбаться и очень серьезно сказал:

– Да, Ирина – не баба… Ирина – это Ирина…

– Что ты этим хочешь сказать, черт возьми!! – рявкнул Александр Ильич.

Прокофьев обернулся простыней, как римской тогой, и торжественно произнес:

– Кажется, я на ней женюсь, Саша.

– Чего-чего?! – Вербицкий посмотрел на него с ироничным прищуром. – Ты?! Женишься?! С какого перепугу?!

– Не с перепугу, а… кажется… по любви, в общем…

Александру хотелось еще сильнее прищуриться и уже не иронично, а как можно ядовитее повторить: «Чего-чего?!» – но вдруг он понял, что Прокофьев не шутит. У банкира тут же мелко задрожало колено больной ноги, и он вынужден был положить на него ладонь, чтобы успокоить его предательское трепыхание. Проглотив вязкий ком, который неизвестно откуда взялся у него во рту, Вербицкий проговорил жалким чужим голосом:

– Так она ж блондинка…

– Блондинка… – эхом отозвался Никита.

– А ты любишь брюнеток…

– Брюнеток…

– Так чего же вдруг поменял ориентацию?

– Кто его знает… Поменял, в общем… Говорю же – любовь… кажется…

– Так, может, только кажется? – схватился за соломинку Вербицкий.

Прокофьев поднял на него свои огромные вишневые глаза, и банкир вдруг понял, что только за них и можно влюбиться в Никиту. Понял, но принимать этого в сердце не хотел, а потому крикнул:

– Да ты посмотри на себя в зеркало, Никитка! Ты же чистое страшилище! Козлоногий сатир!

– Знаешь, Саша… Я ради Ирины готов был бы перекроить себя, наподобие Джексона… Хотел даже узнать адрес клиники, где Васька уродовался, но… В общем, все дело в том, что она… то есть Ирина, принимает меня в таком виде, в каком я вот тут перед тобой сижу… почти что голый и… действительно жутко страшный…

– Да в чем же дело, Никитка?! – с горечью воскликнул Александр Ильич. – Неужели я не замечаю, что давно воспринимаюсь женщинами ветхим стариком?!

– Да не в том дело, Саша! Ты до сих пор мужик – хоть куда! Ну… если и не Голливуд, то какая-нибудь наша киностудия – точно отдыхает…

– Тогда объясни, как так получилось, что ты увел у меня из-под носа женщину?

– Откуда я знаю! Может, все дело в том, что я как увидел ее в новом имидже у Ярушевичей, так сразу и влюбился! А ведь ты нет…

– Что «нет»?

– Ты ведь не влюбился?

– А кто ей этот новый имидж организовал? – ушел от ответа Вербицкий.

– Ты лучше ответь на мой вопрос, Александр Ильич: ты любишь Ирину?

– Я… я не знаю… возможно…

– Что и требовалось доказать. Некоторые женщины… такие, как Ирина… они чуткие… Им любовь подавай, а не содержание…

– А что с ней будет, когда ты ее бросишь, как бросал всех своих баб?! – опять взревел Вербицкий. – Она уже не девочка, и тылов у нее за спиной нет! Один сыночек – почти законченный наркоман чего стоит! И еще этот… который бармен Вадик, такой же гнусный бабник, как, собственно, и ты сам!

Никита усмехнулся и, пропустив мимо ушей бармена Вадика, спросил:

– А ты, выходит, хотел обеспечить ей тыл?

– Не вижу в этом ничего плохого!

– Плохого, конечно, ничего нет… Но я в дополнение к тылу, который тоже вполне могу обеспечить, буду еще и любить ее, Саша… сильно любить… И эту мою любовь она уже сейчас чувствует… А Вадику надо всего лишь пару раз дать в зубы – и всего делов…

– А я спросил, что будет, когда твоя так называемая любовь закончится?

– Она не закончится… Я ждал эту женщину всю жизнь… Может, потому и не женился…

– Как трогательно! Слезу вышибает! Прямо индийское кино!

– Думай что хочешь…

Вербицкий больше не сказал ничего, встал с дивана и, припадая на одну ногу сильнее, чем обычно, пошел к выходу.

– Мне освобождать кабинет в «Континентале»? – ударило его в спину.

– Дурррак! – пророкатал Александр Ильич и вышел из комнаты.

Положив руки на руль своей машины и не трогаясь с места, Вербицкий на некоторое время выпал из реальности. Он даже ни о чем особенном не думал. Так… летали в мозгу какие-то обрывки воспоминаний, видения, образы… И в конце концов из них, как из мозаичных кусочков или новомодных паззлов, сложился образ единственной женщины, которую одну только он и мог любить. Конечно, Никита прав. Он, Александр Вербицкий, не любил Ирину Кардецкую точно так же, как ни одну другую женщину до нее. С другими он проводил время, тешил свое тело, удовлетворяя сексуальный голод, но продолжал любить одну лишь свою жену Галочку, с которой, кстати говоря, и не разводился. Поскольку жениться ни на ком он не собирался, развод как юридическая процедура ему не требовался. Гале, видимо, тоже, поскольку за все годы разлуки она так и не дала о себе знать и развода ни разу не потребовала.