— А мне еще нравится, что в христианских храмах женщины могут молиться наравне с мужчинами, — сказала Марина, понимающе переглянувшись с Филиппом.

Церковь Иоанна Крестителя и впрямь выглядела скромно в сравнении с нарядной мечетью Узбека, но было в ней что-то величавое и торжественное — как сам дух христианской старины, в традициях которой она была построена. Отец Панкратий говорил, что этот православный храм похож на те небольшие однонефные базилики, что были издавна распространены в провинциях Византийской империи.

Помолившись и поставив свечи перед иконами в церкви Иоанна Крестителя, путники отправились дальше, на юго-запад, по дороге, ведущей к монастырю Сурб-Хач.

Под впечатлением увиденного Марина едва ли не впервые в жизни задумалась о многообразии церквей и обрядов. Дитя веротерпимой Кафы, она не имела предубеждения против людей, исповедующих иную религию, но сейчас ей вдруг пришло в голову, что разная вера может стать непреодолимым препятствием, причиной вражды и кровопролития. Ей приходилось слышать о крестовых походах, религиозных войнах и казнях еретиков, но она не очень интересовалась этими событиями, не имевшими отношения к ее жизни. И вот теперь почему-то Марине стало любопытно, как отнесутся кафинские священники, например, к браку православной и католика. Впрочем, такие браки были не редкостью в Кафе, где могли соединиться не только христиане разных обрядов, но даже христиане и мусульмане или иудеи. Марина улыбнулась своим мыслям, поскольку отлично понимала, чем они вызваны: просто она вдруг представила, что скажут окружающие, если когда-нибудь речь зайдет о ее браке с католиком Донато Латино. Строгий отец Панкратий, конечно, будет осуждать. Но можно обратиться к другому православному священнику, отцу Меркурию, который был родом русич и нрав имел добродушный, даже веселый. Уж он-то наверняка не будет против того, чтобы обвенчать молодую пару.

Подумав об этом, Марина тут же мысленно одернула себя: ведь глупо даже в шутку предполагать такую невозможную вещь, как венчание с чужим и, по сути, незнакомым человеком! Сейчас ей очень хотелось бы увидеть рядом свою подругу Зою, с которой можно было поболтать на эту тему и весело посмеяться над своими фантазиями: «Ну что я за легкомысленное создание: сначала обращаю свой взор на чужого жениха Константина, а теперь — на молчаливого латинянина Донато, о котором ровно ничего не знаю. И это вместо того, чтобы благосклонно принимать поклонение богача Варадата».

Скоро дорога стала подниматься по горному склону, поросшему дубовым и буковым лесом. Некоторое время путники, ехавшие по узкой тропе гуськом, видели только густые кроны деревьев, заслонявшие от них окружающее пространство. Но вот внезапно чаща поредела и на открывшейся площадке, словно чудесное видение, возникла величественная цитадель духа, о которой Марина так много слышала от Андроника и его родичей.

— Сурб-Хач — «Святой Крест»… — прошептал Филипп, перекрестившись.

Марина знала, что название монастыря связано со священным хачкаром[25], доставленным сюда из древней армянской столицы Ани. Монастырь Сурб-Хач был построен не так давно, лет двадцать назад, и Андроник считал себя причастным к его основанию, поскольку вносил щедрые пожертвования на строительство и подарил монахам старинное Евангелие, вывезенное им из Киликийской Армении. От Андроника Марина слышала историю о том, как было выбрано место для закладки монастыря: будто бы священникам открылось в небе видение — крест, указующий на землю. В том месте, куда он указывал, нашли целебный родник, а рядом, в лесу — развалины древнего греческого храма. Чтобы освятить избранное место, армяне оставили на нем монаха-отшельника, дабы он молитвами положил начало новому духовному служению. Одинокая келья этого монаха стала первым строением монастыря.

Строгое в своей красоте здание Сурб-Хача было окружено обширным мощеным двором, от которого вниз спускались террасы, усаженные садами и огородами.

Спешившись, Марина в сопровождении Варадата и Филиппа поднялась по ступенькам, ведущим к воротам храма. Привратник сурово допросил путников, кто они и откуда, и Марина ответила за всех:

— Мы пришли помолиться в церкви Сурб-Ншан и заказать молитву святым отцам за упокой души Андроника Таги.

Привратник с неудовольствием глянул на девушку, столь смело и бойко отвечающую в присутствии мужчин, но имя Андроника Таги вызывало здесь уважение, и монах провел путников к притвору храма.

С интересом осматриваясь вокруг, Марина отметила, что Сурб-Хач своими крепкими стенами и узкими окнами напоминает крепость. Даже колокольня служила одновременно сторожевой башней. Монастырь, расположенный в лесистых горах, на неспокойной земле Таврики, должен был уметь обороняться.

Церковь Сурб-Ншан — Святого Знамения — была сердцем монастыря. Подойдя к резному порталу гавита — притвора, Марина едва не споткнулась, встретив строгий взгляд высокого чернобородого священника. Как оказалось, это был сам настоятель монастыря отец Левон. Появление незваных гостей, среди которых к тому же была женщина, он воспринял с недовольством, но имя Андроника Таги снова вызвало благосклонность, и настоятель разрешил Марине войти в церковь и присутствовать на службе за упокой души ее отчима.

Низко надвинув на лоб платок, девушка миновала темный коридор и поднялась по ступеням в храм. Впереди она увидела алтарь на высоком помосте, освещенный лучом света из узкого окна. Алтарь обрамляли цветные росписи — неброские, но торжественные в своей благородной простоте.

Пока длилась служба, девушка стояла, замерев в священном трепете, и была бы похожа на изваяние, если бы время от времени не совершала крестное знамение.

Но после службы, покидая церковь, она почувствовала себя свободней и стала с присущим ей любопытством осматриваться вокруг, отмечая, как мудро устроен этот строгий храм, в котором прихожане, идя через пять проемов, вначале поднимаются к освещенному ярким лучом алтарю, словно к горним высотам духа, а затем спускаются по ступеням вниз, к суетной мирской жизни.

Она невольно задержалась перед одним окном, из которого открывался широкий вид на долину под горой Агармыш. Внизу по дороге двигалось несколько повозок, направляясь к торжищу, прилепившемуся у склона горы.

Задумавшись о чередовании вечного и бренного в жизни человека, девушка вдруг услышала где-то совсем рядом голос, показавшийся ей знакомым. Она была почти уверена, что этот тихий голос, говоривший что-то на смеси армянского и греческого, принадлежит отцу Панкратию, и оглянулась вокруг, надеясь увидеть знакомого священника. Но рядом не было никого, кроме сопровождавших ее Филиппа и Варадата. Голос явно звучал из-за двери, ведущей в кельи. Сделав вид, что хочет поправить одежду, она жестом велела Филиппу и Варадату проследовать вперед, а сама, приблизившись к этой двери, прислушалась и разобрала слова второго собеседника:

— Да, я помню, что князь Гаврас армянского происхождения. Но это не причина, чтобы мне и моим братьям участвовать в распрях генуэзцев с феодоритами. Пока я здесь настоятель, Сурб-Хач останется крепостью духа и не будет влезать в мирские междоусобицы.