в 1274 году на Втором Лионском соборе. Первое духовное падение Византии, проявленное в измене православию, произошло, таким образом, за 165 лет до Флорентийской унии. В этом отношении саму Флорентийскую унию можно было бы определить второй унией Византии[159].

К сожалению, в традиционном изложении истории России оказалось неакцентированно значение состоявшегося в 1274 году Владимирского архиерейского собора, как и в целом периода от смерти Александра Невского до вокняжения Даниила Московского. Инициатором созыва собора явился стоявший во главе Киевской митрополии митрополит Кирилл. Когда речь идет о православном антизападническом выборе Александра Невского, то необходимо отметить и фигуру Кирилла, который, собственно, и сформулировал этот идеологический вектор. Владимирский собор состоялся в год созыва Второго Лионского собора Римской церкви, и в значительной мере являлся ответной реакцией на связанный с ним вызов продвижения унии. Предотвращая угрозу унии, собор во Владимире декларировал твердость Руси в православии[160].

Гога и Магога в фокусе антитатарского мифа

Предвестником прихода Антихриста должно явиться нашествие неких племен Гога и Магога, руководимых князем Рош. Эти народы, скованные Александром Македонским на крайнем Востоке, освободятся и вторгнутся в христианский мир. В Европе в качестве таковых первоначально восприняли гуннов, присвоив их предводителю Аттиле прозвище «бич божий». Впоследствии под князем Рош подразумевались русские, возглавляющие орды евразийских кочевников, угрожающих западному сообществу порабощением. Еще Л. Диакон применял такое объяснение по отношению к походам Святослава в Византию[161].

Западная традиция антихристовой инфернализации Руси устойчиво сохранялась и в последующие эпохи. В сакральной географии Запада Москва зачастую преподносится едва ли не в качестве главного мирового инфернального центра. Западноевропейское происхождение имеет популярная мифологема, связывавшая происхождение Москвы с легендарным библейским Мосохом[162]. Ее литературная обработка была осуществлена, в частности, Феодосием Софоновичем и Иннокентием Гизелем.

С удивительной настойчивостью данный идеомиф распространялся польской антироссийской памфлетистикой. Разгадка такого пристрастия заключалась в том, что, согласно средневековому истолкованию, именно с Мосохом связывалась антихристова страна Мешех. Ее должен возглавить один из потомков библейского патриарха – князь Рош, имя которого ассоциировалось с Россией.

Предание о руководимых им антихритовых племенах Гога и Маго-га, как находящихся на севере исторических противниках Израиля, экстраполировалось на российский этноконгломерат. В связи с этим заимствование русскими литераторами мифологемы о Мосохе представляется весьма легкомысленным[163].

Эсхатологическая призма не могла не быть применена и к монгольским завоеваниям. Одним из проявлений такого эсхатологизма явилось выдвижение концепта Тартарии. Тартария фонетически соотносилась с татарами и нашла в дальнейшем преломление в этнониме «монголо-татары». Само понятие «Тартария» связывалось с Тартаром – подземным царством, местом средоточия инфернальных сил. Эти силы должны были быть извергнуты из ада и проявиться в мире в последние дни перед кончиной мира.

О тартарах одним из первых в Европе писал современник нашествия монголов цистерцианский монах Альберик из Труа-Фонтен. Соответствующие сообщения давались им в «Хронике», описывающей событийную канву истории от Сотворения Мира и до 1241 года – вторжения монголов в Европу[164].

Тартарами называла вторгшихся в Закавказье монголов грузинская царица Русудан. Термин «тартары» использовался ею в послании к римскому папе Гонорию III.

Убежденным сторонником взгляда на монголов как инфернальную силу являлся французский король, активный участник крестовых походов Людовик IX (1214–1270). С ним, по версии Матвея Парижского, и было связано всеевропейское распространение термина «Тартария». Король ратовал за организацию крестового похода против монголов. Своей матери Бланке Кастильской он говорил: либо мы загоним эти народы обратно в Тартар, либо они нас отправят на небеса[165]. Сходные представления разделял и император Священной Римской империи германской нации Фридрих II (1194–1250). Стоит ли удивляться, что принять помощь от «тартар» в борьбе против ислама европейцы в дальнейшем были морально не готовы.

Тартары, согласно описанию Матвея Парижского, клеймились как посланники самого Сатаны. Их приход связывался с установлением мировой власти Антихриста. Сам Матвей Парижский полагал, что приход Антихриста состоится в 1250 году, и нашествие монголов есть его предзнаменование[166]. В антихристианской сущности монгольского нашествия были убеждены многие представители европейской мысли – Роджер Бэкон, Данте Алигьери, Жак де Жуанвиль.

С Тартарией оказалось соединено также библейское пророчество о народах Гога и Магога[167]. Эти племена, по одной из распространенных версий, будто бы некогда были скованы цепями у ворот ада. Но при приближении Апокалипсиса цепи должны пасть, и Гога с Магогой обрушатся на мир[168].

Существовала и версия о монголах, как об одном из потерянных колен Израиля. Отсюда утверждалась тайная связь между монгольскими завоевателями и евреями. Такие обвинения служили в XIII веке мотивом еврейских погромов.

На Руси нашествие неведомого народа – татаро-монголов, поразивших православный люд своим внешним обликом, воспринималось как вторжение Гога и Магога. Татары, или тартары (пришедшие из Тартара) есть сила сатанинская. Поэтому борьба с ними обычными способами обречена и должна быть заменена духовным противостоянием.

Эсхатологические мотивы имело антитатарское восстание в Новгороде против проводимой там переписи «числа». «Число» соотносилось с пророчествами о счислении народа Зверем во времена Апокалипсиса и присвоении каждому числа. Народ восстал, будучи поддержан властями.

Владимирский князь вынужден был вмешаться, и перепись в Новгороде в 1259 году, с двухлетним запозданием, все же была проведена. В связи с этим имели место и репрессии: Александр «овому носа урезаша, а иному очи выимаша». Но здесь важна оговорка, что это были репрессии не против народа, а против тех, «кто Василья на зло повел»[169].

К деталям организации переписи на Руси относилось прибытие в 1259–1260 годах от монголов неких «жен». На них возлагалась какая-то функция, связанная с переписной процедурой. Предполагается, что это были прорицательницы, служительницы культа, в задачу которых входило ритуальное сопровождение мероприятий и магическое обеспечение их успеха. Вряд ли такая деятельность монгольских «жен» вела к снятию напряженности среди православного населения. Шаманизм переписчиков мог только подтолкнуть протестные выступления.

Впоследствии, под впечатлением так называемого боксерского восстания в Китае, Вл. С. Соловьев вновь обратился к легенде о предапокалипсическом нашествии желтой расы, объединенной идеологией панмонголизма[170]. Н. Федоров в качестве антихристовой доктрины называл буддизм, как воплощение лжегуманизма и лжеучености: «Вестники воскресения успеют объединить весь мир в деле воскрешения, если противник воскресителя Христа, Антихрист, не произведет разрыва.

Противник же этот – буддизм, в коем сосредоточиваются, соединяются дарвинизм и спиритизм, агностицизм, как продукт позитивизма, пессимизм Шопенгауэра, Гартмана, и других, т. е. буддизм западный и восточный»[171]. Образ ожидаемого пятого красного будды Майтрейи имеет схожие черты с Антихристом.

Третий Рим

Одна из основных традиционных тем критики русского исторического опыта состоит в утверждении имманентного характера российского империализма. Истоки его выводятся