Явилась в организованном порядке воинская часть и расположилась тут же. Горели костры, спасая нас от комаров.

Мы сидели на бугорке на большом пне. И. Д. сделал доклад. Когда он сказал, что мы оставили Севастополь, тень прошла по лицам, – здесь этого еще не знали. Во имя родины, во имя мести за Севастополь, лежащий от нас на другом конце страны, И. Д. призвал ленинградских девушек делать все для того, чтобы победили их отцы и братья. Потом я читала стихи.

На обратном пути с нами произошла тягостная история: мы заблудились. При свете негаснущей зари, в стоячих сумерках, мы долго ехали вдоль какого-то бесконечного полигона. Затем пошли поля, опутанные колючей проволокой. Нарисованные на щитках черепа и берцовые кости предупреждали, что здесь заминировано. Кусты стояли как неживые. Воздух не шевелился. Все было такое древнее, сумрачное, недвижимое, точно оставшееся от каких-то других войн. Лесная дорога, пропустив нашу машину, смыкалась вслед за ней. Мы ехали полчаса, час.

Вдруг Сергей Павлович говорит: «А что, если мы этак заедем к немцам?» Тут не то что я (обо мне говорить нечего), но даже И. Д., вижу, испугался. У шофера руки задрожали. Как раз в эту минуту мы увидели далеко впереди деревянную сторожевую вышку, тоже пустую. Мы решили, что, если до нее никого не встретим, повернем обратно и будем выбираться из этих недобрых мест.

Но у подножия вышки встретили патруль. Никогда еще мы не видели более привлекательных человеческих лиц. Выяснилось, что мы едем правильно. Когда наши бумаги были тщательно проверены, мы угостили патрульных папиросами. Они закурили с наслаждением. Три живых папиросных дымка повисли в неподвижном воздухе. Мы долго оборачивались на них, смеясь над недавними страхами. А самих все еще пробирала дрожь.

10 июля 1942 года

День моего рождения!.. Единственное мое личное горе за этот год – смерть Мишеньки. Если бы не это, я была бы совершенно счастлива самым высоким счастьем – своей работой, которая оказалась нужной во время войны. Я могла бы сказать про себя словами одного партизана: «Живем хорошо. Эту оценку я дал в связи с тем, что жизнь хороша тогда, когда ее будни наполнены боевыми делами».

Но для меня писательские дела – это и есть мои боевые дела.

Ночью вылетаю в Москву, а оттуда в Чистополь, к Жанне.

13 июля 1942 года

Москва

Город Москва и гостиница «Москва» – Москва в квадрате.

Радио грозное. Сегодня я его еще не слыхала, но вчера бои шли на подступах к Воронежу. И. Д. озабочен, хотя по-прежнему верит во все самое лучшее. Верю и я. Но какова будет наша страна (и вообще все страны) после этой чудовищной войны?

Здесь впервые, по рассказам побывавших в Чистополе, ощутила его атмосферу. Не хочется мне туда на житье. Я все больше убеждаюсь, что единственное место, где мне надо сейчас быть, – это Ленинград. Там и жить легче. И, не сомневаюсь, умереть будет легче, если придется. Погибнуть в огне, во время штурма или под бомбами во время налета, но горячей, боевой смертью.

Ленинград сейчас – это действительно крепость, где мы – гарнизон. А в крепости все приспособлено для войны. И там легче, чем, например, в Саратове. (Слушаю радио: тяжелое. Мы «отошли на новые рубежи». Бои все еще «на подступах к Воронежу».)

14 июля 1942 года

Успехи, успехи!.. Вчера читала все три главы на летучке в «Правде». Их летучка – это внушительное заседание за просторным, как стадион, конференц-столом меж колонн. Меня ввели в залу и усадили прямо между Поспеловым и Ильичевым. Ярославский встал и поздоровался со мной. Я сидела, повторяя про себя строфы, чтобы не сбиться. Вдруг Ярославский обратился ко мне: «Не правда ли, товарищ Инбер?» Я пролепетала что-то невпопад. Оказалось, что речь шла о недостаточном участии писателей в газете. Потом я читала. Это был большой успех. Мне аплодировали. Третья глава будет напечатана, наверное, а может быть, первая и третья. А может быть все три. Неужели все-таки это сбудется? Все, что мне сулит мой военмуж первого ранга? Так называет себя теперь Страшун.

Вечер

Была на завтраке, устроенном Совинформбюро в «Национале». Были Лозовский, Щербаков и все корреспонденты иностранных газет. Любопытны и знаменательны выступления. Основная тема – второй фронт. Примечательно выступление американского корреспондента, который сообщил, что он только что отлучался на полчаса, чтобы выступить по радио для Америки, где он цитировал слова Ленина: «Сегодня еще рано, а завтра уже будет поздно» (сегодня или вчера?). Вот уж подлинно.

16 июля 1942 года

Радио ужасное. Мы оставили Богучар и Миллерово.

У Антокольского погиб на фронте восемнадцатилетний сын. Почти, наверное, погиб Алтаузен.

Сельвинский, с палкой, хромой, одна нога в сапоге, другая в ночной туфле, сумрачен. Очевидно, под Керчью было ужасно. Он тоже едет к своим в Чистополь, но до Казани поездом. А когда я еду и каким способом, все еще не ясно. Думаю, о самолете. А дни уходят, уходят…

Москва тревожна. Говорят, что немцы летели на Москву, но их отбили у Подольска. Хорошо бы быть уже снова в Ленинграде.

Вчера выступала по радио… В Информбюро мне сказали, что один мой старый очерк «Женщины Ленинграда» прошел в Америке на двухстах двенадцати радиостанциях с большим успехом. Со всех сторон я слышу одни только лестные, восхищенные или нежные слова. Как бы я была счастлива в другое время!.. А теперь все эти литературные удачи кажутся мне недозволенными, греховными, неестественными. И хотя я убеждаю себя, что ведь этого я заслужила работой, тем самым, что сейчас требуется от каждого из нас, а что-то внутри меня сопротивляется. Тяжело!

Сейчас едем в милицию хлопотать о пропуске. Погода на редкость нелетная. Дождь. А ранним утром гроза.

19 июля 1942 года

Казань. Аэропорт.

Сижу в гостинице при аэропорте. Точнее – это нечто вроде общежития, где в каждой комнате по нескольку кроватей.

Погода – не приведи бог! Беспросветный дождь, холодный, порывистый ветер. Не нужно быть синоптиком, чтобы понять смысл всего этого: лететь нельзя. А вчера сюда долетели прекрасно, но поздно. На западе все небо было огненно-красным, и я подумала, что это к непогоде. Так оно и вышло.

Кроме скверной погоды, тут на аэродроме еще горе. Вчера утром разбился «У-2» и два летчика на нем.

Сегодня погибших хоронили. Отсюда увезли на кладбище лопасти винта, увитые кумачом и цветами.

Ночью проснулась от сильнейшей грозы. Удары грома сотрясали здание. Эвакуированная девочка, опавшая с матерью на одной из кроватей, плача, спрашивала:

– Мамочка, это они стреляют