– В театральном мире все знают друг друга. Если вы хотите выяснить, были ли мы подругами… – Бывшая актриса пожала плечами. – Жинетта пыталась со мной подружиться, назовем это так. Позже, по-моему, вбила себе в голову, что мое время ушло, а она идет мне на смену.

– Позже – это когда ей стал покровительствовать Жозеф Рейнольдс?

– Да. А потом он ее убил.

Ева произнесла последние слова очень буднично, однако по блеску ее глаз, по тому, как подрагивали ресницы, Амалия поняла, что дались они бывшей актрисе вовсе не легко.

– Можно спросить… На чем основана ваша уверенность?

Ева отвернулась.

– За день до ее смерти они поссорились. Жинетта вытолкала мужа из своей каюты. А он пообещал, что все равно заберется к ней в окно. Мол, его не остановить.

– Рейнольдс так сказал?

– Да, я слышала своими ушами. И не только я, там еще были Жюли и Невер.

– Давайте вернемся к событиям той поездки, – предложила Амалия. – С чего именно все началось?

– Я умирала от жары в Париже, – погрузилась в воспоминания Ева. – Шарлю… мсье Морису тоже было скучно. Сначала, когда Рейнольдс позвал меня совершить круиз на его яхте, я отказалась, но потом передумала. В конце концов, на борту были все свои. Старик Невер – драматург, Эттингер – художник, Ролан… Ну, этот занимался всем понемножку, вы понимаете, о чем я. Он был кузеном Рейнольдса, только денег у него хватало, и пробовал себя на разных поприщах. То писал пьесы, то ему вдруг взбрело в голову, что он музыкант, потом решил, что его призвание – стать художником. Ролан ничего толком не умел, но всем интересовался. Когда мы отправились в круиз, он как раз заболел фотографией и кино, повсюду таскал с собой громоздкие аппараты и то и дело возникал на палубе, где просил нас попозировать или что-нибудь изобразить. Причем не понимал элементарных вещей. Например, что свет в камеру губит весь материал. Начало путешествия не удалось. Жинетта дулась на всех без всякой причины, и Рейнольдс уже не знал, чем ей угодить. После Амстердама стало немного лучше – она смеялась и хохотала как сумасшедшая. Потом… Что же было потом?

Монахиня поднесла ко лбу ладонь. Тонкие изможденные пальцы дрожали.

– Незадолго до ее смерти вы поссорились, – напомнила Амалия. – Почему?

– Из-за Шарля, конечно, – отозвалась Ева, убирая руку. – Знаете, Жинетта вовсе не была злой, но иногда ей нравилось подразнить, просто забавы ради. Но и я, конечно, виновата, потому что не сдержалась. Слово за слово, и мы повздорили.

– Ее мужу это не понравилось?

– Рейнольдс всегда принимал сторону своей жены. Он… он был привязан к Жинетте гораздо больше, чем та к нему. Наверное, поэтому все и закончилось… так.

– Утром 24 июля вас не было за завтраком. Верно?

– Разве? Не помню. – Ева поморщилась. – Да, от жары у меня разболелась голова. Потом было не легче, потому что мы застряли из-за каких-то формальностей в немецком порту. На яхту заявилась куча народу, и каждый норовил заглянуть ко мне или к Жинетте. Когда немцы наконец убрались, все почувствовали облегчение.

«Надо же, – машинально отметила Амалия, – «ко мне или к Жинетте». Этот порядок говорит о многом».

– Мы с ней устроили целое представление. – Ева немного оживилась. – Я изображала дотошного чиновника и на ломаном французском строго спрашивала, какую контрабанду везет Рейнольдс. Жинетта играла то мужа, то себя. Шарль тоже изобразил немца, который не понимает шуток и страшно боится чем-нибудь не угодить начальству, то есть мне. Все зрители хохотали как сумасшедшие. Ролан Буайе пытался заснять сценку на пленку, но не знаю, получилось ли у него что-нибудь.

– Скажите, – быстро спросила Амалия, – а Буайе сохранил те пленки?

– Не знаю. Может быть… Я давно его не видела.

– Что было после представления?

– То же, что и всегда. Обед, разговоры, развлечения… Все было хорошо, но потом полил дождь. Мы ушли в салон, где Буайе вспомнил, что он еще и музыкант. Потом стало темнеть, и мы разошлись. Я вместе с Шарлем отправилась к себе. У нас была двойная каюта, возле кормы. Мы… – Ева вздохнула, – мы разговаривали. Я…

Она замолчала. Амалия ждала.

– Нет, все было не так! – неожиданно проговорила Ева.

– А как?

– Не хочу лгать, – заявила Ева. – Я… Мне было тяжело на яхте. Я же сказала вам, как Жинетта ко мне относилась. Невер привез на яхту свою пьесу, которую пытался всучить Рейнольдсу. Пьеса была плохая – пошлая, глупая. Она была сделана по рецептам тридцатилетней давности, знаете, когда подслушивание позволяет узнать важные тайны, а в конце непременно выясняется, что отец незаконнорожденной – граф или герцог. Старик из кожи вон лез, чтобы заинтересовать нас своей комедией. Там был такой персонаж – Габриэль, внучка лет двадцати, и Жинетта мне сказала, что я обязательно должна ее сыграть, мол, роль просто для меня создана. А мне было уже сорок, и что бы я с собой ни делала… Возраст есть возраст. Были с ее стороны и другие шпильки. Но самое главное…

Монахиня так волновалась, что не закончила фразу.

– Шарль Морис, – подсказала Амалия.

– Я знала, что это глупо. – Ева покачала головой. – Ему было двадцать два, честолюбивый провинциал, начинающий актер… Зачем в таком возрасте связываются с премьершей? Конечно, только для того, чтобы делать карьеру. Два короля стояли передо мной на коленях, а я выбрала Шарля. Но…

И снова наступило молчание. Снова слышно, как шелестят листья дерева, под которым сидят две женщины.

– Это было невыносимо! – наконец сказала Ева. – Он был рядом, но я не могла до него достучаться. На людях он был любезен и сердечен, а когда мы оставались одни, смотрел сквозь меня, как сквозь стекло. Шарль даже не пытался делать вид, что я что-то значу для него. Поначалу я думала, он разыгрывает равнодушного, чтобы крепче меня привязать. Но там было что-то другое. Однажды я поймала в зеркале его взгляд, когда он думал, что я его не вижу, и мне стало по-настоящему страшно. И все равно я не могла его бросить. С Жинеттой он казался совсем другим – улыбался, шутил. Мне было больно видеть это, а он понимал, что делает, и словно нарочно меня мучил. И в ту ночь, когда остались с ним одни, мы сразу же начали ссориться. Мы говорили друг другу ужасные слова, я швырнула в него чашкой, он замахнулся на меня… Кулаком замахнулся, понимаете? Но потом опомнился и попятился к двери. Я упала на кровать и зарыдала в подушку. Мне было так плохо, что хотелось умереть. У меня в шкатулке лежали драгоценности, которые были дороже, чем та яхта, а я… а я хотела умереть.

– То есть Шарль Морис после ссоры ушел?

– Нет. Я же говорю, у нас была двойная каюта. При входе – небольшой закуток вроде прихожей, и потом каюта делилась на две части, как на две комнаты. Я осталась в своей комнате, он ушел к себе. Потом я задремала, а вскоре послышался стук в дверь. Я не хотела выходить со следами слез на лице и сквозь стенку крикнула Шарлю, чтобы открыл. Он вернулся через минуту с озадаченным видом и сообщил, что Жинетта пропала.