Она заметно волновалась, когда набирала код. Дом был старый, фасад явно нуждался в реставрации, зато дверь на входе в подъезд новехонькая, а под козырьком Катя заметила глазок видеокамеры. Что ж, Зоины картины Екатерина Семенова регулярно выставляет у себя в галерее, и даже если эта запись попадет в руки милиции, никакого криминала здесь нет. Она имеет полное право навещать художников, которым покровительствует.

– Кто там? – раздался в динамике прокуренный женский голос.

– Екатерина Семенова. Мы с вами договаривались о встрече.

Тут же послышался писк, похожий на комариный, и Катя потянула дверь на себя. «Господи, какая тяжелая!» В подъезде пахло кошками и было почти темно. Стены не мешало бы покрасить, а полы помыть. Она вцепилась в ручку чемодана и побрела к лифту, волоча его за собой. Волнение не проходило, а, напротив, усиливалось. «А вдруг откажет?» Это было рискованно. Но для успеха предприятия Зоя ей просто необходима.

«Какая она?» Воображение уже нарисовало образ талантливой художницы. Высокая, смуглая, чем-то похожая на Анну Ахматову, такая же величественная, с длинной шеей, с тонкими нервными пальцами, в которых держит янтарный мундштук. В него вставлена тонкая папироса, от которой идет ароматный сизый дымок. Вокруг шеи обмотан шифоновый шарф, юбка в пол, блуза свободного покроя испачкана красками. Художница. Зоя Каретникова. Бред, конечно. И янтарный мундштук, и шифоновый шарф. Но хочется красивого.

«Она не согласится...»

– Проходите.

– А где... – Катя осеклась.

Чуть не сказала глупость. «А где Зоя Каретникова?» – хотела она спросить у толстой унылой тетки в платье, похожем на мешок из-под картошки. Поверх него, вокруг необъятной талии, был повязан фартук, перепачканный горчицей и кетчупом. Катя пригляделась и поняла, что это краски. И голос. Голос оказался тот самый, из динамика, и никого, кроме хозяйки, здесь не было. Никого, кроме Зои Фоминичны Каретниковой, которая и стояла сейчас перед ней. Прихожая была маленькой, темной и тесной. Хозяйка хмурилась и смотрела на нее неприветливо. Катя же не могла отвести взгляд от вышитой на фартуке розочки. Это вместо янтарного мундштука. Все было настолько прозаично, что она растерялась.

– Я Каретникова, – первой начала хозяйка.

– Здравствуйте, Зоя. Извините, я волнуюсь.

– Это я волнуюсь, – хмуро сказала та. – Проходите.

Зоя посторонилась. Катя прошла в единственную комнату, заваленную холстами, рамами, какими-то тряпками, захламленную тубами с красками, бутылочками с маслом, испачканными палитрами, грязными кистями, и еще бог знает чем. Здесь не убирались по меньшей мере неделю. Творческий бардак дополнял диван, застеленный мятым постельным бельем, и стоящие подле него рваные тапки.

– Извините, у меня беспорядок, – все так же неприветливо сказала Зоя. И неожиданно добавила: – А мама говорила, что вы красивая.

– Что, разочаровала? – улыбнулась Катя.

– Нет, но... В общем, проходите! – Зоя тоже, наконец, улыбнулась. – Мы сейчас на даче живем, вообще-то у нас обычно порядок.

– И вы решили временно превратить квартиру в мастерскую?

– У меня стресс, – коротко сказала Зоя. – Я в таком состоянии пишу взахлеб, чтобы отвлечься.

– Я вижу, что стресс у вас сильный, – сказала Катя, осматриваясь. – Это новая картина?

– Да.

– Хороша.

– Ничего хорошего, – Зоя вновь помрачнела. – Не Васильев же.

Катя невольно вздрогнула.

– И не Левитан, – добавила Зоя. – Вот они гении, а я так. Погулять вышла.

– Ну, зачем вы на себя наговариваете?

– Говорите уже, с чем пришли, – вздохнула Зоя.

– У меня к вам просьба не совсем обычная.

Зоя сразу же насторожилась.

– Называйте меня, пожалуйста, на ты. И Катей, – она попыталась слегка разрядить обстановку.

– Тогда уж и вы мне не выкайте. Ты, – поправилась Зоя и добавила, словно пробуя на вкус: – Катя.

– Куда мне можно сесть?

– Да куда хочешь.

Зоя смахнула одежду с одного из кресел и уселась напротив на диван. Беспорядок здесь был живописный в прямом смысле слова: пахло красками и еще чем-то особенным, не совсем обычным, чем может пахнуть только в мастерской художника. Катя прекрасно знала этот запах. И это мешало ей изложить свою просьбу. Она уже понимала, что такое Зоя. Есть миры, где деньги значения не имеют, предлагать их бессмысленно. Эти миры создают люди особенные, которые словно уже побывали в будущем и понимают свое для него значение. Понимают, что должны пренебречь малым, то есть деньгами, ради большого. Ради будущего, составной частью которого является создаваемый ими сейчас собственный маленький мир. И как с ними быть, с этими пришельцами из будущего?

– Что же ты, Катя? – серьезно, без улыбки, спросила Зоя. – Говори, я слушаю.

– Мне нужна копия картины, – просто сказала та.

– Всего-то?

– Я думала, ты обидишься.

– Вот она, моя обида, – кивнула Зоя на свою последнюю картину. – Вся здесь. Уж так я обиделась, что три дня писала взахлеб. А он подумал, что... – она вдруг замолчала.

Картина, только что написанная Зоей, и в самом деле была прекрасна. В ней не ощущалось прежней легкости, зато было много чувства, экспрессии и даже отчаяния. Солнце пробивалось сквозь тучи, как бур через толщу угля, и от единственной яркой точки по всему холсту словно расходились трещины. Это уже было далеко от фотореализма.

– Несчастная любовь? – тихо спросила Катя.

– Я его ненавижу! Убить готова!

– Мерзавец, да?

– Прекрасный человек, – сопя, сказала Зоя. – Такой прекрасный, что хочется его убить, чтобы никому не достался.

– Это жестоко, – невольно улыбнулась Катя. – Прекрасное должно жить.

– Вам-то что. У вас, небось, нет таких проблем. Вы от несчастной любви не умираете. – Перешла на «вы» Зоя.

– Да и ты, как я вижу, живешь. И тебе это только на пользу. Ты сильно выросла за этот год, Зоя. И если хочешь знать, я тоже не замужем.

Это «тоже» вырвалось у нее непроизвольно. Она подумала, что Зоя обидится, но та словно не заметила. Или заметила, но в это время раздался телефонный звонок. Зоя нехотя взяла мобильный, но щеки ее тут же вспыхнули.

– Извини, – сказала художница и поспешно ушла на кухню.

Вернулась Зоя минут через пять и совсем в другом настроении.

– Богатым будет, – вздохнула она, и ее пальцы машинально погладили мобильный телефон.

– Это он, да?

– Он.

– Вот видишь: любит.

– Что вы в этом понимаете, – в Зоином голосе была горечь. – Вы – это вы все. Люди. Что ж, показывай, с чего я должна написать копию.