Так каковы же были причины казни Джафара и этой ужасной трагедии, которая уже так давно трогает сердца арабов? Как утверждают, Джафар был мусульманином лишь внешне. Он строил мечети единственно ради развлечения, а чтение Корана ему ужасно надоедало. В глубине души он остался маздаистом[71]. В качестве доказательства ссылаются на то, что однажды он посоветовал Харуну ар-Рашиду, чтобы в Каабе день и ночь курились благовония, как будто бы желал превратить ее в храм огня. Вольность его мусульманских убеждений вроде бы проявлялась в терпимости, с которой он относился к Алидам, еретикам и другим противникам ортодоксального ислама. Джафар якобы приказал освободить Алида Яхью ибн Абдаллаха, поднявшего восстание в Дейлеме.

Однако это также неправдоподобно: как мы видели, разрешил эту ситуацию Фадл, и именно его Харун за это упрекал. Зато Джафар, вопреки приказу халифа, казнил другого Алида — Абдаллаха ибн Хасана. Его также обвиняли в том, что он изъял из государственной казны изрядную сумму для Абд ал-Малика ибн Салиха, принадлежавшего к роду Аббасидов, которого Харун подозревал в намерении захватить трон. Халиф, никогда не терявший бдительности, был в ярости.

Харуна раздражало богатство Джафара и его роскошный образ жизни, сопряженный с расточительством, начиная с дворца, который красавец Бармакид приказал возвести на берегу Тигра. До нас дошло несколько рассказов о том, с каким гневом халиф узнавал о роскошествах Джафара. Однажды, отправившись на охоту со своей многочисленной и блестящей свитой, Харун спросил: «Видел ли кто-нибудь свиту пышнее моей?» — «Ничто не может сравниться со свитой Джафара», ответил один из придворных… А когда процессия проходила через деревни, где виднелись великолепные сады с роскошными беседками, он спросил, кому все это принадлежит. В ответ он услышал: «Бармакидам». Тогда Харун сказал: «Мы сами себя предали, сделав все, чтобы увеличить могущество и богатство Бармакидов. Вот кто знает толк в почестях! Кто может исчислить их богатство[72]?»

Вполне возможно, что непримиримая ненависть хаджиба Фадла ал-Раби к Джафару имела куда более решающее значение, чем все эти приступы зависти и раздражения со стороны халифа, которые, может быть, и придуманы были много лет спустя. Эти двое не переносили друг друга. Джафар был препятствием для честолюбия Фадла и знал, что тот способен на все, чтобы его уничтожить. Фадл заронил в сознание Харуна недоверие, а потом и ненависть к Джафару. Недруги Бармакидов концентрировались именно вокруг него.

Фадл ал-Раби не был единственным, кто ненавидел Джафара и Бармакидов. Спесь и роскошь красивого фаворита, его нередко презрительные манеры дорого обходились ему, питая глубокую неприязнь его недоброжелателей. В числе прочих и Зубайда никогда не испытывала симпатий к ближайшему другу халифа, который, помимо всего остального, являлся «наставником» Мамуна, блестящего соперника ее сына. Ни для кого во дворце не было секретом, что Харун ценил дарования Мамуна и подумывал поставить его перед Амином в череде наследования. Мекканские распоряжения, закрепившие за Мамуном Хорасан вместе со значительными военными силами, ничего не уладили, и беспокойство Зубайды отнюдь не улеглось — совсем напротив. Все позволяет полагать, что в течение нескольких недель до драмы она использовала свое влияние, которое всегда было огромным, в ущерб Джафару, безоговорочно преданному сопернику ее сына.

Отношения между Харуном и Фадлом ал-Бармаки были совершенно иными. Халиф ценил осведомленность старшего из Бармакидов, но не испытывал к нему особой симпатии. Дважды побывав на посту наместника Хорасана, он добился достойных восхищения успехов. Он был одинаково талантлив, командуя войсками и занимаясь политическими и административными делами, и его достижения порождали происки завистников во главе с его братом Джафаром и высшими сановниками, завидовавшими популярности, достигнутой им, несмотря на не слишком любезное обращение и нескрываемую спесь.

Фадл ал-Бармаки также выказал значительную терпимость по отношению к Алидам. Как и Джафару, ему приписывали освобождение Яхьи ибн Абдаллаха. Он также оказал неповиновение халифу, который хотел истребить Мусу ал-Касима, и спас последнего — на время, поскольку его отец Яхья в итоге предал Мусу смерти, несомненно, по приказу Харуна. Халиф также упрекал Фадла за снисходительность по отношению к другому представителю рода Али, хасаниду Ибн Табатабе. Все, что могло породить подозрения о возможном восстании, повергало Харуна, обладавшего безграничной властью, чуть ли не в панику. Фадл же, напротив, полагал, что разумнее оставить Алидов в покое, пока они не представляют настоящей опасности. Обвиненный в малодушии перед противниками халифа, нелюбимый даже собственным братом — что уж говорить о высших сановниках, не входивших в группировку Бармакидов и возглавляемых Фадлом ал-Раби, — Фадл ал-Бармаки стал первым, кого Харун освободил от его обязанностей. За ним осталась только должность наставника наследного принца Амина.

В момент, когда Харун решительным ударом положил конец «правлению» его семьи, Фадл, в основном, влачил бесцельное существование. Исполнив роль покровителя, облеченного абсолютным доверием юного халифа в первые годы его царствования, он со временем превратился в скучного ментора, а потом и помеху. Этот пожилой человек, склонный к уступкам и мирным решениям, был невыносимой обузой для халифа, обладавшего совершенно иным характером и темпераментом и способного на внезапные и часто непродуманные действия. Разве не было неизбежным то, что тревожный и завистливый монарх в конце концов его уволил? Харун, который не страдал недостатком сообразительности, разумеется, видел истинную опасность: власть незаметно перетекала из его рук в другие, а ему оставалась лишь видимость самостоятельности. Многие историки цитируют рассказ Джибрила, врача Харуна, который однажды, находясь во дворце, услышал шум. «Что там?» — спросил Харун. «Это Яхья судит за злоупотребление», — отвечал Джибрил. «Пусть Бог его благословит и наградит, — воскликнул Харун. — Он освободил меня от этого бремени и встал на мое место». Аналогична сцена повторилась несколько лет спустя, и на этот раз Харун сказал: «Пусть Бог поразит его бедствием. Он решает дела совершенно самостоятельно, ведет их вопреки моей воле и следует собственным склонностям, а не моим». Присутствовавшая при этом Зубайда добавила жару, начав яростно нападать на Яхью[73].