Когда в 80 году до н. э. республиканская система вступила в полувековой период нестабильности, внутренние насильственные конфликты и перераспределение богатства внутри элиты привели к созданию новых состояний. В тот период более 1600 членов римского правящего класса, сенаторов и всадников, пали жертвой «проскрипций» – списков политических противников, объявленных вне закона; попадание в такой список могло стоить имущества, а то и жизни. Сторонники выигравшей фракции за бесценок приобретали конфискованное имущество проигравших на аукционах.

Насильственное перераспределение усилилось во время продолжительных гражданских войн 40-х и 30-х годов до н. э. В 42 году очередные проскрипции разорили более 2000 богатейших домохозяйств. В результате всех этих пертурбаций римское высшее общество пережило крупнейшее потрясение с самого начала Республики. Семьи, доминировавшие в политической жизни на протяжении нескольких столетий, лишились власти, и им на смену пришли другие. По мере распада Республики в ней начали проявляться черты, типичные скорее для монархических режимов, – мы наблюдали их на примере Китая династии Хань: доходы и потери элиты в результате кровавой внутренней борьбы и политически мотивированное разорение старых состояний[94].

Падение Республики привело к возникновению постоянной военной диктатуры, сохранившей видимость республиканских институтов. Большое богатство теперь можно было получить благодаря близости к новым правителям – императорам – и их двору. В I веке н. э. сообщается о шести частных состояниях размером от 300 до 400 миллионов сестерциев, то есть превышающих все известное в республиканский период: они были накоплены высшими придворными, и в конечном итоге большинство этих состояний поглотила государственная казна.

Рециркуляция богатства элиты принимала много форм. От аристократов и фаворитов часто ожидали, что они включат правителей в свои завещания. Утверждалось, что император Клавдий за двадцать лет получил 1,4 миллиона сестерциев в наследство от друзей. При его преемниках римские анналы фиксируют непрекращающуюся череду казней по обвинениям в измене, реальным или вымышленным, с конфискациями собственности казненных. Зафиксированный или подразумеваемый масштаб конфискаций в высшем слое римского общества – порядка нескольких процентов от богатства элиты в целом – говорит о высокой степени насильственного перераспределения среди очень богатых. Щедрость и экспроприация, по сути, были всего лишь двумя сторонами одного и того же политического процесса, и император жаловал своих приспешников богатством или разорял их, руководствуясь сиюминутным политическим расчетом[95].

При автократии сохранялись и более традиционные варианты политического обогащения. Наместники провинций, которым теперь платили до миллиона сестерциев в год за службу, продолжали сколачивать состояния на стороне: один из наместников провинции Сирия приехал туда как pauper («нищий»), а уехал как dives («богач»). Спустя столетие один из наместников Южной Испании неразумно похвастался в своей переписке о том, что путем вымогательства получил 4 миллиона сестерциев от жителей провинции и даже продал некоторых из них в рабство. В качестве примера на другом конце этой административной цепи можно привести одного императорского раба, надзиравшего за императорской казной в Галлии, который имел в своем распоряжении еще шестнадцать рабов более низкого положения, двое из которых присматривали за его (очевидно, дорогим) набором серебряной посуды[96].

Консолидация и унификация империи облегчили процесс расширения и концентрации частного богатства. Утверждается, что при Нероне шесть человек владели «половиной» провинции Африка (с центром в современном Тунисе) – впрочем, только до того момента, как он конфисковал эти состояния. И хотя это утверждение явно преувеличено, оно не обязательно радикально отличается от истинного положения дел в том регионе, где размеры крупных поместий, как мы знаем, достигали размеров городских областей. Богатейшие провинциалы входили в ряды имперского правящего класса, стремясь получить титул с сопутствующими привилегиями и воспользоваться этими преимуществами для дальнейшего обогащения. Один обзор древнеримской литературы продемонстрировал, что эпитеты, описывающие богатство, почти исключительно относятся к сенаторам в ранге консулов, который считался особенно почетным и давал наилучший доступ к дополнительным средствам обогащения. Формальный статус был сопряжен с финансовыми возможностями, и членство в трех рангах государственных классов – сенаторы, всадники и декурионы – зависело от имущественного ценза[97].

Столь тесная связь личного богатства и политической власти отражалась и на местном уровне. В эпоху своего расцвета Римская империя состояла примерно из 2000 городов (по большей части самоуправляемых) и других поселений, за которыми в общих чертах присматривали – и стригли с них шерсть – сменяющие друг друга наместники с целым штатом приближенных чиновников, государственных вольноотпущенников и рабов, на которых были возложены в основном фискальные вопросы. Власть в каждом городе обычно находилась в руках совета, состоящего из представителей местной элиты. Эти советы, члены которых формально считались декурионами, не только отвечали за городские налоги и расходы, но были также обязаны отчитываться о благосостоянии города в интересах римского налогообложения и собирать средства для передачи сборщикам налогов. На основании богатых археологических и письменных свидетельств о щедрых городских тратах того периода можно предположить, что городские чиновники отлично знали, как можно защитить местные активы от притязаний удаленной столицы и сохранить большую часть излишков дома – как в собственных карманах, так и вложив их в общественное благоустройство[98].

Постепенная концентрация провинциального богатства хорошо отражена в Помпеях – одном из наиболее хорошо сохранившихся римских городов, погребенном под пеплом Везувия в 79 году н. э. Помимо записей, в которых упоминаются держатели должностей и владельцы производственных активов, сохранилось также имущество домохозяйств на момент катастрофы, а в некоторых случаях можно даже идентифицировать жителей конкретных зданий. Городская элита Помпей состояла из внутреннего ядра богатых граждан с привилегированным доступом к местным должностям. Стратификация видна и в структуре города. В Помпеях имелось около 50 больших особняков с просторными атриумами, внутренними дворами с колоннадами и многочисленными столовыми, а также по меньшей мере сотня более скромных резиденций – вплоть до самого маленького дома, принадлежавшего одному из членов городского совета. Это хорошо согласуется с источниками, которые говорят о наличии в городе около сотни благородных семейств, из которых, возможно, только часть входила в городской совет в каждый момент времени. Если считать очень приблизительно, то население Помпей составляло 30–40 тысяч человек (включая принадлежавшие городу окрестные территории), а значит, 100–150 богатых семейств, владельцев роскошных резиденций, составляли верхние 1–2 % местного общества. Помимо сельскохозяйственных вилл в окрестностях города, эти семьи держали в руках городское ремесло и торговлю; в первых этажах богатых домов часто устроены торговые лавки и другие коммерческие помещения.