— Думаешь, я тебя не стукну? — рыкнул Джагиндер, смутно сознавая, что оскорбляет старшего.

— Джагиндер? ДЖАГИНДЕР? — взывала Савита.

Он что-то пробурчал и исчез.

Из супружеской спальни донеслись разгоряченные голоса, а затем — пронзительные вопли, и мальчики бросились врассыпную.

Мизинчик осторожно вышла из укрытия и побежала в бабкину комнату. Маджи неторопливо надевала новую белую блузку, которую недавно привез портной. Обильная плоть свисала со всех сторон. Блузка растянулась, плотно облегая внушительные груди. Из-под тугих рукавов выпячивались валики жира, словно им тоже хотелось немного проветриться. На громадных бедрах разошелся шов нижней юбки. Парвати встряхнула девятиярдовое белое сари с пестрой узорчатой каймой и, быстро отцепив английскую булавку от бретельки своего лифчика, сколола порвавшуюся юбку. Маджи облегченно выдохнула.

— Ты почему до сих пор не оделась, бэти?

— Голова-а… — Мизинчик без сил рухнула на твердую бабкину кровать.

— Хай-хай! — Маджи потрогала ей лоб. — Ладно, полежи здесь. Посмотрим по твоему самочувствию…

Мизинчик с благодарностью закрыла глаза.

Джагиндер вышагивал взад-вперед по спальне, жалея самого себя. Ему хотелось лишь одного — поскорее сбежать в контору, где можно свободно раздавать указания. Судоразделочный завод в Рэти-Бандере и торговый склад в Дарукхане — как пара истоптанных чаппалов, что обуваешь, даже не вымыв ноги.

Даже само название «Дарукхана» звучало веско и внушительно: британцы хранили там черный порох, который ввозили через главные доки Александры и транспортировали вдоль восточного берега. Тем не менее этот район принадлежал Бомбейскому портовому тресту и был застроен ветхими сараями из рифленой жести, в которых ютились коммерсанты типа Джагиндера, да сотнями хибар, где в полной антисанитарии жили обнищавшие рабочие, в основном — переселенцы из Уттар-Прадеша и Бихара. Невероятно узкие проезды Дарукханы днем запруживались грузовиками и ручными тележками, а ночью кишели грабителями. Однако Джагиндера это не беспокоило: он платил за чистую воду из кранов и включал убытки от воровства в торговые издержки. В Дарукхане он сидел за столом с черным телефоном, что непрерывно звонил. Где-то поблизости суетился Лалу с блокнотом в руке, и Джагиндер ощущал себя важной персоной — ответственным лицом.

Но едва Савита в своем блестящем сари напоминала о долге перед семьей, он чувствовал себя не в своей тарелке. Перебарывая смущение, Джагиндер избегал любых разговоров или сводил их к чисто деловым вопросам, ловя на себе беспощадный взгляд Савиты при малейшей оплошности. Вот и теперь он стоял пень пнем, а Савита оглашала длинную череду наставлений.

— И заруби уже себе на носу: не болтать лишнего.

— Я и так никогда не болтаю лишнего.

— А помнишь, на вечере у Нараяна? — фыркнула Савита. — Ты сказал моей подруге Мам-те, что Нимиш не интересуется судоразделкой?

— Но это же чистая правда! — выкрикнул Джагиндер. Кровь прилила к голове, как у дикого зверя, пойманного в сеть.

— Правда? — вскинулась Савита на отражение мужа в зеркале. — С каких пор это стало так важно? Что скажут люди, если узнают, что Нимиша не волнует семейный бизнес?

Она представила, как Мумта радостно пересказывает пикантную новость подругам, досочиняя нелепые подробности, чтобы опустить Савиту в еженедельном рейтинге «самой первоклассной жизни».

— Ну и что с того? Рано или поздно ему придется смириться с судьбой. А мы ему вправим мозги.

— Ты не понимаешь, — сказала Савита, задетая его словами. Она знала по горькому опыту, что победить в этой схватке нельзя: Джагиндер нападал на нее, а она лишь дрожала, обливаясь слезами. Защититься можно только одним способом — отказать мужу в садистском удовольствии. — Я все сказала. И нечего тут больше обсуждать.

— А по-моему, есть! — заорал Джагиндер, который только входил во вкус. Муж потянулся всем телом, и шея хрустнула в трех местах. Стресс уже прошел, в паху запульсировала кровь.

Савита молчала и сосредоточенно приклеивала на лоб бинди с драгоценным камнем.

— Мне начхать, что себе думают эти твои долбаные подружки! — Джагиндер вернулся к началу. — Тебе что, заняться больше нечем?

Савита полюбовалась бинди, но затем передумала и приклеила его среди россыпи красных кружочков, экземой усеявших зеркало.

— Отвечай!

Но Савита молчала. В этом раунде она, черт возьми, победила.

Джагиндер направился к «мерседесу», который Тулу любовно отполировал и загнал обратно в гараж, чтобы не нагревался на солнце. Из багажника Джагиндер достал бутылку выдержанного «Джонни Уокера» и перед уходом ужаснулся, в каком убожестве живет шофер. Джутовая койка, бельевая веревка да рекламный плакат обувного крема «вишневый цвет»: два котенка, желтый и голубоватый, удобно расположились в паре блестящих черных ботинок. Внизу слоган: «Комфорт для обуви».

Джагиндер с минуту разглядывал плакат и заинтересовался, где же Гулу проводит выходной, который регулярно берет раз в две недели. Возвращаясь поздно вечером, шофер напевал мелодию из какого-нибудь фильма и с важным видом открывал калитку. «Алкаш из низшей касты, — подумал Джагиндер и скривился в отвращении. — Небось снимает шлюх на Фолкленд-роуд».

— Сахиб?

— Ой, Гулу! — Джагиндер обернулся и увидел в дверях шофера. — Выпьешь?

— Нет, сахиб, не велено, — почтительно произнес Гулу.

Джагиндер быстро глянул на него, глотнул и проворно засунул бутылку обратно в багажник.

«Как же все изменилось», — думай он, расхаживая по аллее и поджидая семью. Обед по случаю помолвки устроили в «Тадже» — самом роскошном отеле Бомбея. Он был построен в 1903 году, постояльцам предлагались турецкие бани, электрическая прачечная и даже штатный врач. Много лет назад Джагиндер с Савитой отпраздновали здесь и свою помолвку — в номере с видом на Врата Индии[110].

Когда он впервые увидел ее, она была прекрасна и беззащитна, словно крошечная нектарница. Она порхала между людьми, лучезарное оперение сверкало, а в драгоценностях отсвечивало солнце. В тот день Джагиндер поклялся: что бы ни случилось, он будет всегда ее оберегать.

И в кого они теперь превратились?

Он стал для нее самым свирепым тираном.

«Когда же это произошло?» — спрашивал себя Джагиндер, хотя прекрасно знал ответ. После смерти дочери в их отношения вкрался стыд: как в американском кино, где длинные диалоги нагнетают напряженность. Оба бездумно следовали сценарию и, позабыв обо всем, жестоко обижали друг друга. Наконец мизансцена поменялась, первоначальное возбуждение прошло, и они неожиданно оказались совсем в другом кинотеатре… Джагиндер вздохнул.