Ваш К. П. Пятницким прочитан и — условно — принят; может быть напечатан в одном из ближайших сборников, в 31-м, думаю.

Условия: просмотрите, пожалуйста, рукопись повнимательнее и, если найдете возможным, замените некоторые не вполне удачные слова и выражения. Они — подчеркнуты в рукописи.

Искреннейше советую: избегайте сологубовской слащавости и андреевских устрашений! В этом рассказе у Вас и то и другое пущено, к невыгоде Вашей.

Раньше — не было.

Мне кажется, что у Вас есть свои глаза, свой язык и что — при желании — все это должно у Вас обостриться, расцвесть.

Исправив рукопись — пошлите ее прямо в контору «Знания»: Невский 22, на имя Семена Павловича Боголюбова.

За советы же — извините меня, если они неприятны Вам. Поверьте, что у меня нет желания выступать пред Вами в роли унтер-офицера от беллетристики. Я просто — человек, влюбленный в литературу от юности моея, и всегда хочу видеть ее сильной, простой, ласковой, честной, красивой и еще красивой!

Жму руку. Желаю большого успеха и верю — будет он у Вас!

Будьте только попроще!

А. Пешков

Извиняюсь, — задержал ответ! Но — сегодня 7-е марта, а Ваша рукопись, считая с января, 69-я! В истекшем году я прочитал 417 рукописей. Факт.

Некоторые — небольшие — сокращения, напр., в диалогах — не помешают красоте и силе рассказа.

477

И. С. ШМЕЛЕВУ

Начало [середина] марта 1910, Капри.

Сегодня отправил Вам письмо, получил Ваше, — очень оно обрадовало меня, дорогой Иван Сергеевич! И не тем обрадовало, что столь лестно для меня лично, а тем, что Вы так хорошо — горячо, нежно и верно — говорите о России, — редко приходится слышать такие песни в честь ее, и волнуют они меня — до слез! Ну да, до слез — их из меня камнем не вышибешь, но — я весьма охоч плакать от радости.

Оговорка Ваша насчет национализма — излишня, не беспокойтесь, это отношение к стране я понимаю и в этом смысле я тоже — националист, если хотите. Националист — ибо верю в некоторые прирожденные особенности народа, еще не стертые в нем новой его историей, верю в его исключительную талантливость, — ей же имею многочисленные и все растущие доказательства, — и всего более надеюсь на историческую молодость нашу, обеспечившую нам недурную психику. Мне кажется, что все эти данные должны быть развиты в интересах человечества, что мы должны будем влить в общую сумму общечеловечьей работы много свежих сил, много объективно, общезначимо полезного, — ведь мы еще не работали, не жили!

Мне кажется, что Ваш национализм — в грубой схеме, конечно, — приблизительно таков?

Но — оставим национализм, будем говорить просто о любви к березам, осинам, волкам, снегам и вьюгам и — о любви к русским людям, подросточкам мировой истории. Это у Вас есть, а — в моих глазах — это залог тому, что Вы способны спеть прекрасные, тихие, но бодрые песни, — в них, в бодрых песнях, нуждается Русь. Так ли? Есть любовь — все есть! И я желаю Вам дружески-горячо — не давайте угаснуть этому чувству, необходимому для жизни, как солнце! Пишите так, как будто Вы рассказываете любимейшему человеку, пред которым нельзя сказать ни слова неправды, но который нуждается, чтобы в нем отметили его хорошее, его человеческое! Скотское же в нем — оплевано и будет оплевано без нас с Вами. Сейчас — с особенной яростью плюются, ибо тот, в кого плюют, не хочет защищаться. Не может? Ну, и не может. Но — прежде всего — не хочет, ибо мочь — это значит хотеть. Всего доброго и — бодрости прежде всего!

А. Пешков

478

А. Г. КОЛПАКОВУ

Между 8 и 15 [21 и 28] марта 1910, Капри.

Аркадию Гавриловичу Колпакову, редактору — издателю журнала «Гном».

Многоуважаемый Аркадий Гаврилович!

К величайшему огорчению моему — не могу я вступить сотрудником в почтенное Ваше издание, не могу, оберегая Ваши интересы и спокойствие Вашего духа.

Потому что, как только я начну писать в журнале Вашем, — сейчас же узнают об этом газеты и начнут тоже непременно писать. Узнает директор гимназии, сделает неприятную сцену Вам, потом — Вашим папе и маме, а папа с мамой — обидятся и тоже сделают Вам сцену, да и мне, пожалуй, перепадет на орехи.

Я, Аркадий Гаврилович, сам в гимназии не учился, но — весьма боюсь директоров, хотя мне уже сорок лет, а директора, наверное, не все страшные.

А что о сотрудничестве моем у Вас узнают — это уж наверное! Обо мне — все известно: сколько волос у меня на голове, и как велика лысина, и что я думаю, когда молчу, и какие вижу сны — всё!

И если я напишу детям письмо, так оно уж непременно попадет в газеты, — куда ни прыгни, а уж на земле будешь, таков закон природы, дорогой Аркадий Гаврилович. Об этом даже в учебниках физики сказано.

Мне очень нравится, что Вы издаете журнал, и я был бы рад, если бы Вы прислали мне вышедшие номера его. Пришлите, а? А я Вам открыток пришлю и, если хотите, иностранных марок?

Знакомство наше не скрывайте от папы с мамой — с ними надо быть откровенным во всем, если Вы желаете, чтобы они были для Вас хорошими друзьями. Это я говорю не потому, что сам — папа, а потому, что дружба сына с отцом и матерью — превосходнейшее чувство и я желаю Вам испытать его.

Желаю Вам также успеха в Вашем деле, это славное дело, и я хотел бы, чтобы Вы не бросали его всю жизнь, писали бы рассказы, издавали журналы и т. д.

Конечно, для этого необходимо учиться, это — как я немножко знаю — трудновато, но — необходимо, милый Аркадий Гаврилович!

А если привыкнешь учиться, так это даже приятно, уверяю Вас! Приятно и дает очень много радости.

Крепко жму Вашу огромную лапу, да будет она всегда сильной, доброй, рыцарски честной — Вам ведь хочется этого?

Всего хорошего, Аркадий Гаврилович.

Журнал-то пришлите.

479

Л. А. НИКИФОРОВОЙ

Май, не позднее 8 [21], 1910, Капри.

Работая — ставьте мысленно пред собою любимых Вами людей прошлого — тех, кто трогал Вашу душу величием своей жизни, ласковой песней — Христа, Пушкина, русский народ, ставьте тех, кто дорог в настоящем, — Толстого, мужа, дочь или Вашу мать, или русский народ — и вообразите, что это им, лучшим людям жизни, самым близким для Вас, Вы рассказываете интимно, искренно и просто Ваши наблюдения над современностью, Ваши мысли и