он — бессилен. А Луке надобно выяснить себя, но не скрыть, и он выясняет свое «я», его боль, простодушно, как ребенок, грубовато, как дикарь.

Все в этом рассказе — неожиданно, все подпрыгивает и гримасничает. Вы вообще любите гримасы, думая, что это — юмор. А юмор-то у Вас есть и — хороший, теплый, пользоваться же им Вы еще не научились.

Язык: «объедаясь разлагающимися трупами» — избегайте Вы этих протяженно-сложенных слов и свистящих, шипящих слогов!

«Колокольные проклятия» — удачно ли? Не проще ли медные? И нет человеку надобности «разбивать кулаком фонарное стекло»: попробуйте-ка разбить фонарь кулаком, держа его в руке, на весу?

Вы, несомненно, идете вперед, но — медленнее, чем Вам следовало бы. Думаю, что причина — внешние помехи. И будь у меня деньги — я предложил бы Вам их, чтобы Вы уехали куда-нибудь в тихий угол и там пожили бы один на один с самим собою столько времени, сколько надо, чтоб уложить свои впечатления в простые, красивые формы.

Тогда этот дьявольский Лука не говорил бы таких Мережковских слов и перестали бы Вы преувеличивать так нескладно.

«Дурак, не молись попусту», — говорит Лука у Вас. В действительности — он этого не говорил, поверьте!

«В какой действительности? — спросите Вы. — Это же я выдумал». Ваша выдумка — действительность, а роспись ее, сделанная Вами, — сплошь почти выдумка, и — плохая.

Мне очень грустно и неловко писать Вам все это, терпеть не могу становиться в позу поучающего. Но — меня, м. б., извиняет то, что, мне кажется, Вы — человек даровитый, с будущим, а — главное — человек хорошего сердца.

Если Вас что-либо заденет в этом письме — не обижайтесь! Я тоже несколько неуклюж в деле выражения моих мыслей и настроений.

Сердечно желаю всего доброго!

А. Пешков

489

Д И. СЕМЕНОВУ

12 [25] августа 1910, Капри.

Демьян Иванович!

Книги Вам будут высланы из Петербурга. Очень рекомендую Вам внимательно прочитать историю Ключевского и книгу Бельше «Любовь в природе».

Вы хорошо сделали, решив, что Вам нужно погодить писать, а сначала поучиться. Поучитесь-ка, это — необходимейшее дело.

В стихах, присланных Вами, много неправильностей, неверных ударений, язык русский Вы знаете неважно, красоту и силу его чувствуете слабо, а это надо знать, надо чувствовать, иначе ничего путного не напишете.

Ваши чувства, Ваши впечатления могут быть очень ценны, интересны, но надо уметь их обработать. Представьте, что Вам дан кусок хорошей стали и сказано: «Семенов, опили и отшлифуй кус». А инструментов у Вас нет, — что сделаете Вы голыми руками?

Язык — инструмент, необходимо хорошо знать его, хорошо им владеть. Понятно это?

Если Вы позволите, я оставил бы Ваши стихи у себя на время Собираюсь написать статью о самоучках-писателях, — им нет числа у нас, — и стихи Ваши мне были бы нужны для ссылок, для цитат.

Читайте, думайте, относитесь к людям внимательней, мягче, не думайте о себе, что Вы исключительный человек, — и все пойдет хорошо

Желаю Вам успеха, бодрости душевной, здоровья.

А. Пешков

490

М. М. КОЦЮБИНСКОМУ

26 августа [8 сентября] 1910, Капри.

Дорогой Михаил Михайлович!

На прилагаемое письмо я ответил, что право выбора переводчика осталось за автором, и дал г. Васину Ваш адрес.

Я его — не знаю. Думаете ли Вы, что «критический» очерк нужен?

Если — да, то, на мой взгляд, было бы лучше, если б очерк этот написал малоросс

Как доехали? Видели Стриндберга?

Каково здоровье?

Все наши кланяются Вам. Мой привет супруге Вашей И ребятам.

О карточке — не забыл, но еще не имею ее.

Жму руку.

А. Пешков

491

М. М. КОЦЮБИНСКОМУ

16 [29] сентября 1910, Капри.

Дорогой Михаил Михайлович!

Не отвечал на письмо Ваше потому, что карточку для Оксаны не мог достать, — придворные мои фотографы мучители! Снимут, и потом шестнадцать дней просишь их — дайте снимочек! А они — кочевряжатся.

Послал Вам письмо некоего Васина — получили?

Живем — как всегда, заезжает разный народ российский, сейчас вот ждем артиста Самойлова. Погода была с неделю — противная, шел дождь, и весь остров плакал, а ныне установились удивительно ласковые и ясные дни. Виноград собирать начали поздно в этом году.

Испугались итальянцы холеры и — молодцы — энергично принялись за нее! Зина на-днях съездил в Неаполь и по приезде назад обязан бумагою строгой посетить пять раз доктора под угрозою штрафа за неисполнение сего обязательства.

Я немножко расклеился — не спится, и нервы очень шалят. Очень ушиблен румыно-турецким союзом — скверно это для нас! Ясно, что немцы собираются нас колотить серьезно. А мы все еще дремлем.

Желаю Вам всего лучшего, кланяюсь семье.

А. Пешков

492

И. И. БРОДСКОМУ

17 [30] сентября 1910 Капри.

Милый Исаак Израилевич!

Все Ваши открытки получены, спасибо!

Я был уверен, что Флоренция — и вообще север Италии даст Вам много радости. Завтра туда отправляюсь я с Зиной и Юрий с сестрой, они едут в Россию, а мы — останемся во Флоренции, посмотрим Сиену, Лукку, Пизу и т. д. Завидуете?

Вот что: если Вы будете посылать мне монеты — сделайте так, чтоб их не раскрали дорогою! Нельзя ли послать через канцелярию Академии как посылку казенную? Устроите это, а?

Илья Ефимович прислал милое письмо; кланяйтесь ему, когда увидите, и — кстати — скажите, что я помню его обещание дать мне этюд, помню! Как бы хорошо было мне, отшельнику, иметь перед глазами кусок репинского полотна! Скажите ему это!

Часто вспоминаем Вас, и все уверены, что Вы весною приедете сюда. Хорошо здесь сейчас — стоят такие ласковые, теплые дни, и все так мягко — ярко. Славно.

Жене Вашей писал. Не ответила, гордая!

Желаю Вам от всей души здоровья, бодрости, веселья!

А. Пешков

493

В. Г. КОРОЛЕНКО

Между 26 августа и 18 сентября [8 сентября и 1 октября] 1910, Капри.

Дорогой Владимир Галактионович!

Принять участие в протесте — не могу.

Вы пишете: «вопрос о смертной казни выходит за пределы наших споров» — да, сегодня — выходит, а — завтра? Споры наши не однажды еще превратятся в смертные драки, и думаю, что организаторы сегодняшнего протеста — дайте-ка им власть! — преусердно будут избивать побежденных. Уж если в наши дни гг. Гершензоны вопиют